Единственная революция

Кришнамурти Джидду

Дядя вернулся, в этот раз без племянницы, утратившей мужа. Он был одет несколько тщательнее, а также более обеспокоен и озабочен, и лицо его помрачнело от серьёзности и тревоги. Мы уселись на жёстком полу, и здесь же была и красная бугенвилия, глядевшая на нас через окно. А голубь, вероятно, прилетит позднее; он всегда прилетал утром к этому времени, всегда садился на ту же ветку, на то же место, спиной к окну, а головой на юг; через окно доносилось его нежное воркование.

«Мне хотелось бы поговорить о бессмертии и о совершенствовании жизни по мере её развития в сторону конечной реальности. Из того, что вы недавно сказали, видно, что вы обладаете прямым восприятием того, что истинно; мы же не знаем, а только верим. Мы ведь действительно ничего не знаем об Атмане; мы знакомы только с этим словом. Для нас этот символ стал реальностью; и если вы описываете этот символ

так, как вы это сделали на днях, мы пугаемся. Однако, вопреки страху, мы держимся за символ, потому что на самом деле ничего не знаем, кроме того, чему нас научили и что сказами прошлые учителя, и груз традиции всегда на нас. Поэтому я прежде всего хотел бы узнать для себя, существует ли та Реальность, которая постоянна, та Реальность, – называйте её каким угодно именем, Атманом, или же душой, – что продолжает существовать и после смерти. Я не боюсь смерти. Я видел смерть жены и нескольких своих детей, но меня занимает вопрос реальности этого Атмана. Есть ли во мне эта непреходящая сущность?»

– Когда мы говорим о постоянстве, имеется в виду нечто, продолжающее существовать вопреки окружающим нас постоянным изменениям, вопреки переживаниям, вопреки всем заботам, печалям и жестокостям, – не правда ли? Нечто непреходящее? Прежде всего – как можно это выяснить? Можно ли искать ответ при помощи мысли, при помощи слов? Можно ли найти постоянное при помощи непостоянного? Можете ли вы найти неизменное при помощи того, что постоянно меняется, то есть при помощи мысли? Мысль может придать постоянство какой-нибудь идее, Атману, душе, и может говорить: «Это – реальное», – потому что мысль порождает страх перед этими постоянными изменениями, и исходя из такого страха, мысль ищет нечто постоянное – постоянные взаимоотношения между людьми, постоянство в любви. Но мысль сама непостоянна, мысль сама меняется, так что всё, придуманное ею в качестве постоянного, оказывается таким же непостоянным, как и она. Она может в течение всей жизни цепляться за память и называть эту память постоянным, а потом хочет узнать, будет ли она существовать после смерти. Мысль создала эту вещь, придала ей непрерывность, она вскармливала её день за днём и держится за неё. Это – величайшая иллюзия, так как мысль живёт во времени, и то, что мысль пережила вчера, она вспоминает и сегодня и завтра; из этого рождается время. Так что существует и постоянство времени, и то постоянство, что мысль придала идее конечного достижения истины. И всё это есть порождение мысли: страх, время и достижение, бесконечное становление.

«Но кто же мыслящий? – мыслящий, которому принадлежат эти мысли?»

– Существует ли вообще мыслящий или есть только мысль, создающая мыслящего? И утвердив его, придумывает постоянное, душу, Атмана.

«Вы хотите сказать, что я перестаю существовать, когда я не думаю?»

– Не случалось ли вам когда-нибудь естественно оказаться в таком состоянии, где мысль полностью отсутствует? В таком состоянии осознаёте ли вы себя как мыслящего, наблюдающего, переживающего? Мысль – это ответ памяти, а мыслящий – пучок воспоминаний. Когда нет мысли, существует ли вообще «я», по поводу которого мы так суетимся и шумим? Мы не имеем в виду человека, утратившего память, или погружённого в грёзы, или контролирующего мысль, чтобы привести её в состояние безмолвия, – мы говорим об уме, полностью пробуждённом, полностью бдительном. Если нет мысли и слова, не пребывает ли ум в совершенно ином измерении?

«Несомненно, когда «я» не действует, не утверждает себя – это нечто совершенно иное; но ведь это не обязательно означает, что «я» не существует – просто потому, что не действует».

– Разумеется, оно существует! «Я», эго, пучок воспоминаний существует. Мы видим его существование только тогда, когда это «я» отвечает на вызов; но оно здесь, быть может, в состоянии сна или же неопределённости, в ожидании очередной возможности откликнуться. Жадный человек большую часть времени занят своей жадностью; могут быть и такие мгновения, когда эта жадность бездействует, но она всегда здесь.

«Так что же такое та живая сущность, которая проявляет себя в жадности?»

– Она всё равно жадность. Их не разделить.

«Я прекрасно понимаю, что вы называете «я», эго, его память, его жадность, самоутверждение, его всевозможные потребности; но разве кроме этого «я» нет ничего другого? Вы хотите сказать, что в отсутствие этого «я» есть только забвение?»

– Когда прекращается крик этих ворон, кое-что остаётся; вот это «кое-что» – болтовня ума: проблемы, беспокойства, конфликты, даже этот интерес к тому, что остаётся после смерти.

На вопрос этот можно дать ответ только тогда, когда ум более не жаден, не завистлив. Но для нас важно не то, что существует после исчезновения «я», а скорее то, как покончить со всеми атрибутами этого «я». Это и есть настоящая проблема – не что такое реальность, или существует ли нечто непреходящее, вечное, но может ли ум, столь обусловленный культурой, в которой он живёт, за которую он ответственен, – может ли такой ум освободиться и делать открытия.

«Тогда как мне начать своё освобождение?»

– Вы не можете освободить себя. Вы – семя этого несчастья, и когда вы спрашиваете «как?», вы спрашиваете о методе, который будет разрушать «я», но в этом процессе разрушения «я» вы создаёте другое «я».

«Позвольте задать ещё вопрос: что такое тогда бессмертие? Смертность – это смерть, это путь жизни с его печалью, его болью. Человек вечно искал бессмертия, состояния без смерти».

– Опять, сэр, вы возвращаетесь к вопросу о том, что вне времени, что лежит за пределами мысли. То, что выше мысли, – это чистота, невинность; мысль, что бы она не делала, никогда не сможет коснуться её, поскольку мысль всегда стара. Именно чистота, простота, как и любовь, бессмертна; но для того, чтобы она существовала, ум должен быть свободен от тысячи вчерашних дней с их воспоминаниями. И свобода – это состояние, в котором нет ненависти, насилия и жестокости. Не отбросив всего этого, как можем мы спрашивать о том, что такое бессмертие, что такое любовь, что такое истина?

– 6-

Если вы решили медитировать, это не будет медитацией. Если вы намерены быть добрым – доброта не расцветёт никогда. Если культивируете смирение, его не будет. Медитация подобна ветру, который входит, когда вы оставляете окно открытым; но если вы намеренно открываете его, если вы сами приглашаете её войти, она никогда не появится.

Медитация – не путь мысли, ведь мысль – это изощрённость и хитрость, с бесконечными возможностями самообмана, так что мысли не выйти на путь медитации. Медитацией – как и любовью – нельзя заниматься.

Река в то утро была очень спокойна. Вы могли видеть на её поверхности отражения облаков и всходов озимой пшеницы и леса на той стороне. Даже лодка рыбака, казалось, не нарушала покоя реки. Утренняя тишина лежала на земле. Над верхушками деревьев только что восходило солнце; издалека слышался чей-то голос; где-то поблизости в воздухе звучал распев санскрита.

Попугаи и скворцы-майны ещё не начали искать пищу; стервятники, угрюмые, с голыми шеями сидели на верхушке дерева, ожидая, что по реке поплывёт падаль. Часто было видно, как вниз по реке плывёт какое-то мёртвое животное, и стервятник или двое уже сидят на нём, а вокруг суетятся вороны – в надежде ухватить кусочек. Собака бросалась в воду и плыла к туше, но не находя под ногами опоры, возвращалась на берег и уходила. Мимо проходил поезд, и на весьма длинном мосту слышался грохот стали. А за ним, выше по реке, лежал город.

Утро было наполнено спокойной радостью. Нищета, болезни и боль ещё не шагали по дороге. Через ручеёк был переброшен неустойчивый мостик; считалось, что там, где этот ручеёк грязно-коричневого цвета впадает в большую реку, находится самое священное место; по праздникам туда для омовений приходили мужчины, женщины и дети. Было прохладно, но они как будто не обращали на это внимания. Жрец храма, расположенного через дорогу собирал много денег; так начиналось уродство.

Это был бородатый мужчина, носящий тюрбан. Он занимался каким-то бизнесом и с виду казался процветающим и плотным. Походка его была медленной, а мышление медлительным. Его реакции были ещё более замедленными. Чтобы понять какое-нибудь простое утверждение, ему требовалось несколько минут. Он сказал, что у него есть свой собственный гуру; и вот, проезжая мимо, он почувствовал необходимость прийти, чтобы побеседовать о предметах, казавшихся ему важными.

«Почему выходит так, – спросил он, – что вы выступаете против гуру? Это кажется таким нелепым. Они же знают, а я не знаю. Они могут вести меня, помочь, сказать мне, что надо делать, и спасти меня от многих несчастий и страданий. Они как свет во тьме; нам нужно находиться под их руководством, иначе мы просто потеряем голову, окажемся в смятении, в большом несчастье. Они говорили мне, что я не должен встречаться с вами, ибо те, говорили они, кто не принимает традиционного знания, представляют опасность. Они говорили, что если я буду слушать других, я буду разрушать тот дом, который они так старательно строили. Но искушение прийти и увидеть вас оказалось слишком сильным, и вот я здесь!»