Единственные дни
Шрифт:
Остановились мы в поселке Элекманар на Чуйском тракте. Еще в автобусе узнали от молодого корреспондента о таинственной местности, где люди сохраняют древние традиции, ходят в старинных одеждах и, что нас с Андреем особенно поразило, даже не знают о существовании советской власти.
Молодой корреспондент хотел прыгнуть с парашютом в эту местность, потому что подъездов к ней никто не знает.
– Может быть, Вы со мной? – с надеждой предложил парень.
– А обратно-то как? – спросила я.
– Обратно?
– Ну да, как мы вернемся?
Видимо, этот вопрос не стоял на повестке дня, главное было – попасть туда. Я представила,
От Элекманара мы уходили в тайгу на семь-восемь километров, собирая горную клубнику и исследуя пещеры.
Раз забрели на стоянку ойротов, державших овец и коров.
Две белобрысые девчушки шести-восьми лет встретили нас с восторгом. Они спрашивали нас о Москве, о Кремле, о Ленине. Я очень жалела, что у нас не было с собой открыток. Палочкой на песке я рисовала и Кремль, и Мавзолей, и многоэтажные дома. Никак не могла объяснить алтайским девочкам, для чего нужны балконы, домов выше двухэтажных они никогда не видели. Девочки были одни в ожидании взрослых и играли камешками и щепками, выяснилось, что и кукол они никогда не видели.
Младшая ввела меня в дощатый сарай с земляным полом и одной большой деревянной лежанкой, вокруг нас жужжали зеленые мухи.
– Вот, – с гордостью сказала она, показывая на земляной пол и приговаривая, – здесь ляжешь ты…
Старшенькая девочка, видимо, уже сознавая убогость ночлега, вздыхала и опускала глаза.
– А почему же вы в доме не живете? – спросила я, углядев невдалеке хороший, рубленный из лиственницы, дом.
– Так там же змеи, – отмахнулась младшая. И заявила таинственно: – Я сейчас тебя угощу – вкусно!
В жилище стояла длинная долбленная из дерева посудина. Девочка подхватила немытую банку и залезла с ней по локоть в долбленку. То, что она зачерпнула и извлекла наружу, было желто-беловатое и пахло кислым.
– На, пей, – протянула мне жидкость девчушка.
– А это что?
– Чигень! – сказала девочка и причмокнула губами. – Да пей же.
Понимая, что я с собой делаю, я не могла отказать гостеприимному ребенку и отпила глоток. Это было похоже на перекисшую простоквашу. Много позже я узнала подробности изготовления этого напитка. Когда рождается теленок, кусочек последа закладывается в молоко, и оно стоит и бродит в деревянном сосуде. Ну, впрочем, хорошо, что тогда я не знала эти подробности.
После угощения нужно было что-то похвалить в доме. Я увидела над лежанкой мощный охотничий нож.
– С таким отличным ножом можно и на охоту ходить, – сказала я.
– А папа и ходит, почти каждый день ходит. Здесь рысей много. Они на ветках сидят, – улыбаясь, сообщила младшая.
Домой в Элекманар мы вернулись поздно с полным бидоном горной клубники и золотистой форелью – уловом дяди Игоря.
Много лет спустя, когда я пришла на кинопремьеру брата «34-й скорый», только мне было понятно, куда отправляет свой состав мой брат Андрей.
«34-й скорый» отправлялся по маршруту Москва-Элекманар.
А тогда, в далеком далеке, мы с Андреем поклялись вернуться на Алтай.
ВГИК
Рассказывают, что, когда Сергей Апполинариевич Герасимов впервые взял меня, годовалую, на руки, я, увидев на его груди сверкающую под солнцем звездочку, схватила ее и не желала отпускать. Откуда ребенку знать, что это была Звезда Героя Социалистического труда.
– Вот это хватка, – смеялся Герасимов. Тамара Федоровна Макарова и Сергей Апполинариевич своих детей не имели и подумывали удочерить мою маму. Мой дедушка, мамин папа, умер в тридцать четыре года, и я его не знала, да и фамилии у мамы и Тамары Федоровны были одинаковые. Но после съемок «Молодой гвардии» мои родители расписались и удочерение отпало. Несмотря на близкое знакомство, виделись мы с мастерами нечасто. Но вот однажды маму пригласили во ВГИК в Государственную комиссию на выпускные вечера знаменитой мастерской. И я в тринадцать лет впервые попала во ВГИК. В актовом зале юные артисты играли фрагменты из великих пьес. Я увидела первого в своей жизни Гамлета.
Его играл Сергей Никоненко. Мне досталось место в первом ряду. Милое, такое русское, лицо принца Датского с чуть оттопыренными ушами и пунцовыми щеками покорило мое сердце.
Меня поразили слезы Гамлета – огромные, подсвеченные софитами, они падали прямо на меня. Мне неудержимо захотелось подставить руку и поймать одну из слезинок. Я сострадала юному Гамлету всей своей детской душой.
И еще один образ поразил меня. Безмолвный палач, полуголый, вышел на сцену, съел вареную морковь и, не говоря ни слова, удалился. Но, боже мой, как ему аплодировал зал! Много лет позднее я узнала, что Николай Губенко за очередной инцидент не был допущен к выпускным экзаменам, ему даже запретили играть главную роль в пьесе Брехта «Карьера Артура Уи», но Коля появился в немом эпизоде, и ему выставили отличную оценку в диплом.
Надо было так случиться, что мама задержалась во ВГИКе, и я очутилась в одной аудитории с молодыми актерами – выпускниками. Не помню, что им говорил Герасимов, потому что со мной сидел Сережа – Гамлет! Я вся сжалась от сознания, что сижу рядом с великим актером, с которым мы вместе плакали. Вдруг слышу его шепот: «Девочка, хочешь клюкву в сахаре?» – и Гамлет протянул мне маленькие кругляшки в сахарной пудре.
Я очень любила и люблю клюкву в сахаре, но в тот момент принять клюкву из рук Сережи – Гамлета не посмела.
Поступая во ВГИК на актерский факультет, я дрожала как осиновый лист. К этому дню, впервые в моей жизни, мне сшили в ателье на заказ платье из крепдешина.
Мне было тогда семнадцать лет. Хорошо помню время экзаменов, как волновалась мама (папа ничего не знал о моем решении встать на тернистый путь служения кинематографу).
На отборочных экзаменах нас просили играть этюды, а я уже года три играла в самодеятельном театре и, конечно, знала, что это такое.
В этюде мне досталась роль продавщицы в магазине. Я живо представила себе продавщицу в нашем поселковом магазине и на все просьбы покупателей отвечала обоснованным отказом, занимаясь все время собой и своей прической.
На основной отборочный экзамен по актерскому мастерству, где будут мастера, я приготовила стихи Заболоцкого «Журавли».
Никто не предупреждал, что одновременно со сдачей экзаменов нас будут проверять на фотогеничность, то есть снимать.
Я открыла дверь и вступила в ярчайший свет. Никогда до этого я не снималась и была пригвождена от ужаса к месту. Откуда-то сбоку спросили:
– Так сколько вам лет?
А я молчу. На меня буквально столбняк напал.
– Вам семнадцать? – кто-то из сверкающего мира пытался мне помочь.