Единственные дни
Шрифт:
Если мы с Колей и не были явными диссидентами, то варились именно в этой среде. Мы читали запрещенные книги: Мандельштама, Набокова, Цветаеву, «Доктора Живаго» Пастернака. Мы пели запрещенные песни, с удовольствием слушали нашего Галича-Нелегалича и ходили на Таганку.
Феллини и Тарковский
«Солярис» закупили многие страны. Премьера была и в Италии. Тарковский любил Италию. «Они – как наши. – Это была высшая оценка итальянцам. – И у них душа нараспашку». В Риме мы пошли на просмотр новой картины Федерико Феллини «Амаркорд». Мы сидели в небольшом полупустом зале, где показывали удивительно земной шедевр Феллини. Тарковский смеялся, иногда
– Я смотрел твой фильм, Андрей, не весь, конечно, он очень длинный, но то, что я видел, это гениально, – сказал Феллини.
– Длинный фильм? – возмутился Тарковский. – А у тебя что – много коротких фильмов? А я смотрел их все до конца!
– Не переживай, я знаю: ты и я, мы – гении! – улыбнулся Феллини. – Вы, русские, вообще гениальный народ. Как вы ухитряетесь снимать свои фильмы? О чем? У вас же ни о чем нельзя снимать! Я бы не снял у вас ни одной своей картины, потому что все мои картины о проститутках.
– А почему ты перестал занимать в своих картинах профессиональных актеров? – поинтересовался Тарковский.
– Дорого, – ответил маэстро, – и потом, я не знаю, как у вас, но у нас «звезды», заключающие контракт, могут диктовать, что и как снимать режиссеру. И даже сколько должно быть в картине крупных планов.
– Да, вы, итальянцы, гениальный народ, я бы так не смог, – парировал Тарковский.
– И я не смог, поэтому и снимаю вместо актеров… – Феллини протянул Андрею Арсеньевичу кипу фотографий, отобранных для «Казановы», – удивительные типажи. – Они ведь у меня даже текст не говорят, – улыбнулся Феллини, – я их прошу считать: раз, два, три… а потом, во время тонировки, подкладываю любой текст, какой мне нужно. Трудно сейчас снимать фильмы, – неожиданно сказал он, – денег нет, прокатчики горят на моих фильмах; трудно, брат, но мы с тобой, конечно, – гении…
Вечером Феллини пригласил нас в ресторан. К нашему столу приблизилась полная шестидесятилетняя женщина.
– Ну что, опять привел гостей, Федерико? – неожиданно фамильярно обратилась она к мастеру. – Ну, а сам что будешь есть?
– Ой, будто ты не знаешь, кашу, конечно, мою кашу, – ответил Феллини.
– Так я и думала, – произнесла женщина и царственно удалилась.
– Когда-то, в юности, я был так беден, что у меня часто не хватало денег расплатиться даже за обед, – рассказал нам Феллини, – и Тереза кормила меня. С тех пор я стал известным режиссером, а она – владелицей одного из лучших ресторанов в Риме, но мы по-прежнему играем в эту игру: я – нищий Федерико, а она – моя благодетельница.
– Отличный, добрый, умный мужик, – отозвался Тарковский о Феллини, когда мы с ним попрощались. – И картины у него такие же, как и он сам.
Сорренто
Вид ночного Неаполя с самолета поразителен. Город кажется хрустальным из-за обилия огоньков и огней. В самолете меня усадили с отцом. Впервые летим вместе. Говорили о невозможности снимать в наше время честную картину о современности.
– Даже для тебя это невозможно? – спросила я.
– Для меня особенно…
– Но почему? Тебя все уважают, ценят.
Сергей Федорович иронично улыбнулся:
– И ненавидят, пока тихо…
К нам подошел Тарковский с вином, предложил выпить. Я отказалась. Улучив мгновение, Андрей наклонился и прошептал:
– Не защищайся, все хорошо…
22 сентября 1972 г., пятница
Утром проснулась от шума. Спала плохо, во сне видела Андрея, гостиницу во Франции.
Проснулась с ощущением летнего дождя.
В Италии поразительно высокое небо. Приехали в Помпеи. Музей в Помпеях уникален. Окаменевшие останки мгновенно погибших от извержения Везувия людей. Одна единая фигура так и застыла, сжав горло. Влюбленная пара, застигнутая стихией.
23 сентября, суббота
Первый официальный день фестиваля. Когда еще будешь в такой компании: Ростоцкий, Смоктуновский, Тарковский, Бондарчук, Герасимов, Шукшин с женой, Храбровицкий, Голубкина, Вия Артмане, Озеров, Сизов, Гайдай, Ильенко, Володина, Банионис и еще многие-многие артисты и режиссеры! Но чувствую себя почти одиноко, нет моего Николушки. Италия меня покорила. Ароматный воздух, пение птиц, лошади, украшенные от хвоста до ушей. Сорренто – в чаше гор, и только с одной стороны – Средиземное море. От французского курорта отличается улочками, полными простого люда, и почти цыганской жизнью. Наш фестиваль бойкотируют и правые, и левые, хотя внешне все прилично. Изредка звонят колокола, но их заглушает рев машин.
И вот, наконец, вся наша артистическая громада двинулась по улицам Сорренто. Импульсивные итальянцы кричали «браво», мне кричали «тре бель». Вошли в фестивальный зал, везде репортеры.
24 сентября
Узнали о смерти Бориса Ливанова. Рак и глубокий инфаркт. Бедный Вася, сейчас с ним Николай, он поддержит друга в тяжелый момент. Вспомнились Колины слова: «Вместе с этим человеком уходит целая эпоха». Андрей Тарковский специально на моих глазах отчаянно ухаживает за Г. и при этом кидает на меня пристальные взоры, наконец, он не выдержал и во время обеда пригласил меня за их столик, стоявший совсем рядом с нашим. Я отказалась. Тогда он встал, подошел ко мне, взял мою сумочку, чтобы перенести ее на другое место, но я отказалась с ним идти, он от растерянности уронил сумку, и тогда состоялся наш диалог.
– Не суетись, Андрей…
Он сел на свое место и, глядя на меня, произнес:
– Это самый грустный день в моей жизни…
Я показала ему глазами на Г. и ответила:
– Не думаю. Уж если говорить правду, то всегда…
– Я тебя обожаю и всегда защищаю…
К нашему разговору невольно подключились Г. и И. Они тоже предлагали мне сесть за их столик.
– Она не хочет… – обиженно протянул Андрей.
Принесли бульон, я еле отхлебнула несколько ложек, сжало горло, почувствовала подступающие слезы и, не выдержав, встала и ушла под возглас Андрея:
– Куда ты, Наташа?
Быстро шла по улице неведомо куда, догнал наш переводчик, стукач, но очень хороший человек, он не стал ни о чем меня расспрашивать, просто предложил поездку в Солерно, к нам присоединился и Иннокентий Михайлович Смоктуновский.
Италия стала меня исцелять. Повсюду фруктовые сады с апельсинами, лимонами, черным виноградом. Впервые увидела громадные кактусы. Дорога крутая и очень опасная в горах. Остановились у мраморной статуи Мадонны, она повернута лицом к морю. На лице кротость, невинность, пьедестал покрыт кусочками фаты. Это девушки, выходя замуж, благодарят свою покровительницу за женихов. Внизу отвесные скалы и иссиня-синее Средиземное море. Справа виден Крит. А наверху уже собирались дымчатые тучи, поднимаясь до горных вершин, и от этого горы казались беспредельно высокими. Такие горы у Данте – пугающие и великолепные.