Единственные дни
Шрифт:
Подошел ко мне Элизбар Константинович Караваев с болью и сочувствием, он любил Сергея Федоровича и сегодня исполнял последний долг перед ним, снимая, как оператор, церемонию прощания. Пришли проститься со своим режиссером и учителем Людмила Савельева, Николай Губенко, Жанна Болотова, Сергей Никоненко, Армен Медведев, Вячеслав Тихонов и многие, многие другие…
Гроб из церкви вынесли близкие и друзья. Впереди шел Никита Михалков. Его отец Сергей Михалков с палочкой, так и не присев на предложенный ему стул, простоял всю литургию у гроба.
У ворот Новодевичьего кладбища
Остановились у трибуны, поставили гроб. Я стояла вместе с Аленой. Слово взял Никита Сергеевич Михалков… Было видно, как трудно ему говорить…
– Где вы, маленькие и кусачие, попрятались… – Алена не выдержала этих слов и зарыдала… (за этим рыданием было всё – издевательство над отцом, травля в прессе, травля всей семьи за него, за Бондарчука, его славу, его великое дело).
Никита Михалков продолжал говорить, он видел гроб с отцом сверху и неожиданно сказал:
– В последний раз солнечные лучи играют на лице Сергея Федоровича…
Всех присутствующих потрясла эта простая фраза…
Нет слов, чтобы выразить ту сердечную благодарность тебе, Никита Сергеевич, за верность и преданность отцу, за духовное родство, за Высокое творчество и верность идеалам России.
Владыка Ювеналий не забыл о моей просьбе и, когда гроб был опущен в могилу, он раскрыл привезенную мною из Киева коробочку с землей со святых могил Киево-Печерской лавры, и русская земля, упокоившая отца, приняла частицу земли Украины – Родины Сергея Федоровича.
Прозвучал орудийный залп.
К могиле потянулись люди с цветами. Положив свои, я взяла под руку сына, и мы вместе пошли по аллеям кладбища. У ворот встретились с моим братом Федором.
– Все хорошо, все красиво было… – полуутверждал, полуспрашивал Федя.
– Да, сама природа провожает нашего отца, – ответила я, – тепло и красиво.
– Почему, почему мы не видимся, – стал говорить Федор. – Мы же брат и сестра… А Алена все время спрашивает: «Где Наташа?» Она тебя очень любит.
Я поцеловала брата и сказала, что счастлива это слышать.
Мы еще долго сидели там вместе с запоздавшим Никитой Сергеевичем Михалковым и говорили, говорили.
Михалков говорил о бессмертии души и о том, что душа Сергея Федоровича сегодня радуется, чувствуя единение и любовь вокруг его имени.
Федор рассказал о последних мгновениях жизни отца.
– Окно больницы выходило во двор, где были видны деревья с ярко-желтой листвой, и он в последний раз посмотрел на эту красоту и без стона и страданий отошел… Он ушел в дни своего ангела Сергия.
– Все мы дети Сергиевы, – сказала я брату.
На девятый день мы все собрались на кладбище у могилы отца. Маша познакомилась с трехлетним сыном Федора – Сергеем Федоровичем Бондарчуком.
А в доме Сергея Федоровича мне показали его последние картины, которые я еще не видела. Икона с ландышем и фигура преподобного Сергия. Вечером шла передача об отце, в ней Никита Михалков сказал: «Он создал свою планету – Бондарчук».
Каким был мой отец? Этот вопрос будет волновать людей, желающих подняться над сплетнями, домыслами, интригами вокруг громкого имени.
Безусловно, я далека от объективной оценки человека, которого любила и люблю, чье творчество для меня бесценно, а мысли, высказанные в дневниках или доверенные лично мне, до сих пор руководят моими поисками в искусстве.
Моих личных встреч с отцом после того, как мои родители расстались, было немного. Может быть, именно это позволило мне увидеть и оценить творчество отца как часть его души. Прав Есенин: «лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи».
Однажды мы с Колей Бурляевым и моим сыном Ванюшей решили навестить отца. Мы снимали фильм «Медный всадник» в Ленинграде, а папа там же – «Красные колокола». Поздно вечером мы отправились к Зимнему дворцу. То, что открылось нашим взорам, было незабываемо.
Гигантские толпы матросов и солдат, освещенные прожекторами, заполняли всё пространство Дворцовой площади. Примерно девять тысяч участников массовых сцен было задействовано для «взятия Зимнего». Не знаю, было ли столько людей у Ленина в Октябрьскую революцию, но Романов, руководивший тогда Ленинградом, обеспечил съемки огромным числом людей. Ходила даже шутка: «Тогда власть брал Ленин, теперь снова Романов с помощью Бондарчука». Всё клокотало, кричало и бежало. И мы – трое – бежали короткими перебежками под перекрестным светом прожекторов, пробираясь сквозь оцепление, пиротехнические дымы и весьма ощутимые залпы орудий.
Наконец мы увидели киногруппу. Одновременно использовалось несколько кинокамер. Вадим Юсов, главный оператор картины, летал над площадью на вертолете и снимал сверху.
Сергей Федорович стоял чуть в отдалении от киногруппы, молча смотрел перед собой, откинув назад голову. Седые пряди его волос развевались на ветру, вся его фигура, мощная и красивая, была под стать общему монументальному действу.
Я подошла к отцу, мы обнялись. Сергей Федорович тепло поздоровался с Николаем и Ванюшей. А я не выдержала и, глядя, как каскадеры штурмуют Александрийский столп, спросила:
– Папа, как же ты всем этим управляешь?
– Никак, – ответил Сергей Федорович, – оно само!
Это, конечно, была шутка. Он всегда отвечал за всё и за всех. Он был душой этого грандиозного действа. Сегодня, когда фильмы становятся все более продюсерскими, есть опасность потерять главное в этом художественном процессе – от зреющего в душе художника образа до его реализации и полного воплощения. Впрочем, для истинного художника каждый фильм – первый и единственный.
Помню, как пришла к отцу домой, а он стал читать о Ленине по запискам Троцкого. Запомнила, что в этом описании был дан совсем иной образ Ильича: не того доброго и милого дедушки Ленина, с бородкой, а человека резкого, почти непредсказуемого, с глазами-«буравчиками».