ЭДИП
Шрифт:
— Это важная проблема, и я не понимаю тех, кто смеется. Наш аппарат измеряет лояльность в единицах тысячеградусной шкалы. Каждое научное измерение предполагает наличие соответствующего эталона. С целью получить эталон для ЭДИПа мы обратились к пятидесяти выдающимся гражданам США. Каждый из них в часовой беседе с ЭДИПом широко высказался по философским, политическим, экономическим и культурным вопросам. Машина записала эти высказывания на перфоленте, являющейся ее органом памяти. Это и есть эталон, с которым сравниваются показания подозреваемых.
Голос из зала:
— Нельзя ли узнать, какие были высказаны взгляды?
— Пожалуйста, это не
Вот примеры определений коммунизма:
«Коммунизм — это болезнь на фоне подавленного Эдипова комплекса и связанной с этим ненависти к родному отцу, место которого в более зрелом возрасте занимает предприниматель или фабрикант».
«Коммунизм — это раздутое семантическое недоразумение».
«Коммунизм? Это ужасно».
Как видите, уважаемые коллеги, эталон ЭДИПа не имеет ничего общего с каким-нибудь тоталитарным монодеизмом, а дает широкую шкалу взглядов, отражающих свободу общественного мнения.
Голос из зала:
— В какой стадии находится производство?
— Уже сейчас 500 машин передано ФБР во всех крупных городах. Но недалек тот день, когда в каждом населенном пункте будет находиться такое количество наших ЭДИПов, что можно будет подвергнуть проверке весь американский народ дважды, а то и трижды в год.
Наш ЭДИП выносит также приговоры, причем Верховный Суд постановил, что они не подлежат обжалованию. Тем самым Верховный Суд полностью отдал должное подлинно научному методу автоматизированного определения справедливости…
По окончании годичной конференции общества инженеров-электроников в больших залах отеля «Империаль» был дан прощальный банкет. После ужина 320 участников конференции заполнили все этажи и коридоры отеля. В залах звучали разговоры, смех, доносился звон бокалов, аплодисменты. В курительной комнате, куда едва проникал отдаленный шум веселья, несколько мужчин вели негромкую беседу. Профессор Коулмэн, соблазнившись тишиной и уютом этого уголка, сидел в мягком кресле, курил сигару, потягивал из бокала и слушал одного из гостей, остряка и фантазера, который рисовал перед собравшимися юмористическую картину грядущего бунта электронных машин. Разговор перешел на проверку лояльности, заговорили об анонимных доносах, ложных обвинениях, несправедливых решениях, которые, случалось, ломали карьеру ученого или молодого инженера. Глотнув из бокала, Коулмэн, до сих пор молчавший, возразил:
— Джентльмены, отныне такие трагические ошибки исключены. Наступает эра механизированной Фемиды, и скоро можно будет ликвидировать все отделения ФБР, потому что ФБР станет совершенно ненужным. Новый способ определения справедливости станет достоянием всего американского общества. Лояльный гражданин, на которого падет тень подозрения, выйдет из кабины ЭДИПа, увенчанный ореолом невинности, ибо, как сказано в Писании… — но что сказано в Писании, профессор Коулмэн так и не договорил: от выпитого вина голова у него закружилась, язык стал заплетаться, и он, внезапно замолчав, упал в кресло. Дальнейшее он помнил плохо. Ему чудилось, что он еще что-то кричал, с кем-то целовался, потом он чувствовал, что кто-то энергично тянул его за воротник, ощутил холод осенней ночи, услышал шум автомобильного мотора, ему как будто что-то говорили. Что — он не понимал. Внезапно он оказался в каком-то непонятном помещении, хотел осмотреться, но тут же почувствовал сильное
Он проснулся оттого, что его сильно трясли. Он открыл глаза и обнаружил, что лежит на нарах в небольшой комнате без окон. Вместо дверей Коулмэн увидел поднимавшуюся от пола до потолка решетку. Над профессором стоял плотный мужчина в мундире и фуражке.
— Ну что, проснулся? — спросил он, не переставая жевать резинку. — Тогда пошли!
— Что это… где я? — прохрипел Коулмэн. Голова у него раскалывалась, пересохший язык едва ворочался во рту.
— Пошли, пошли, все узнаешь! — буркнул мужчина в мундире и так профессионально ловко дернул его за плечо, что Коулмэн мгновенно оказался на ногах. По длинному мрачному коридору его провели в маленькую комнату ожидания с деревянными скамьями вдоль стен. Через минуту дверь открылась. Коулмэн заморгал, ослепленный ярким светом. Он оказался в большой, залитой солнцем комнате перед столом, за которым сидел человек в очках.
— Фамилия? — спросил он, оторвавшись от бумаг.
— Коулмэн, профессор Коулмэн… — начал ученый. — Простите… мистер… что это все, наконец, означает? Как я сюда попал?
— Здесь я спрашиваю, — сухо прервал его мужчина за столом. — Не являетесь ли вы коммунистом?
— Что? Я?! — взвизгнул профессор. — Это какое-то недоразумение… Прошу вас… я работаю… я руковожу лабораторией пси…
— Вас никто не спрашивает, где вы работаете, — резко оборвал его мужчина в очках. — Вы не хотите сознаться? Отлично. Молчать! — добавил он таким тоном, что Коулмэн едва не задохнулся от неожиданности. Человек за столом нажал кнопку. Вошел тюремщик, сопровождавший профессора.
— На допрос! — пробурчал ему человек в очках. Через минуту Коулмэн, бледный, как упырь, был водворен в маленькую кабинку.
— ЭДИП! — едва выговорил он с величайшим изумлением. Двери с треском закрылись за ним, ручки автомата толкнули его в обитое пробкой кресло, перед глазами в темноте зажглась надпись: «Тебе будут задаваться вопросы. Ты должен отвечать на них добровольно и исчерпывающе. Если будешь лгать, получишь наказание. Если будешь говорить правду, будешь награжден». Микрофон щелкнул, сделалось несколько светлей, и допрос начался.
Коулмэн отвечал, стараясь одновременно — но тщетно! — побороть легкую хрипотцу (минус одно очко).
— Читаешь ли газеты?
— Да.
— Любишь танцевать?
— Да.
— Держишь дома фотографии кинозвезд?
— Да.
— Есть ли у тебя фотографии людей с бородами?
— Нет.
— О чем ты говоришь с молодыми девушками?
— О веселых фильмах.
— Любишь ли серьезную музыку?
— Нет.
— Любишь ли джаз?
— Да.
— Много ли думаешь?
— Нет.
— Бывают ли у тебя сны, в которых фигурируют в основном нервные люди?
— Нет. Мне вообще ничего не снится.
— Что ты любишь делать больше всего?
— Делать бизнес.
До сих пор все шло великолепно. Профессор успокоился и находил даже определенное удовлетворение в этом молниеносном состязании. Незаметная саркастическая усмешка искривила его губы, ибо он, разумеется, и не помышлял отвечать согласно с истиной: ведь он великолепно помнил, какие ответы оцениваются наивысшим баллом, и именно эти ответы он бросал с холодной решительностью, но не очень поспешно, потому что при окончательном подсчете результатов имело значение и время реакции на вопрос. Внезапно быстрый обмен ответами и вопросами был прерван: