Эдуард III
Шрифт:
Филипп неотрывно смотрел на графа, потому что, несмотря на искренность голоса Солсбери, боялся предательства.
— Значит, вы утверждаете, — сказал король, — что освобождение Оливье де Клисона было оговорено тайным условием.
— О нем знают лишь Оливье и король Англии.
— И в чем оно состоит?
— В измене, ваше величество.
— Измене?!
– Да.
— Это невозможно. Оливье де Клисон — славный капитан.
— Я это знаю, ваше величество, ведь мне пришлось сражаться с ним под стенами Рена. Но Оливье де Клисон — предатель, и у меня есть доказательства. Вот они, возьмите!
И, сказав это, Солсбери подал королю Филиппу перга-менты, скрепленные печатями Оливье де Клисона и Год-фруа д'Аркура.
Филипп прочел обещания, данные обоими пленниками, и, взглянув на Солсбери, спросил его дрожащим голосом:
— Значит, согласно этим договоренностям, по окончании перемирия королю Англии будет открыта дорога во Францию?
— Да, ваше величество.
— Ну что ж, Эдуард Третий — хитрый человек! Итак, — продолжал Филипп, — меня покидают и предают мои лучшие рыцари: Оливье де Клисон, Годфруа д'Аркур, Лаваль, Жан де Монтобан, Ален де Кедийяк, Гийом, Жан и Оливье де Бриё, Дени дю Плесси, Жан Малар, Жан де Сендави, Дени де Галлак, Анри де Мальтруа! Пусть! Я им жестоко отомщу. Хорошо ли вы понимаете, граф, что вы сделали?
— Да, ваше величество.
— Вы разрушили самую дорогую мою веру.
— Эдуард разбил мои самые святые надежды.
— Из-за вас прольется благороднейшая кровь Франции.
— Мне это безразлично, ваше величество, лишь бы я был отмщен!
— А чем объясняется, что и вы бросаете вашего короля?
— Я уже сказал вам, ваше величество. Это вызвано тем, что мой король подло украл мое самое дорогое сокровище, честь моего имени, кровь моего сердца, единственную отраду в моей жизни. Молю вас, ваше величество, карайте и лейте кровь, воздвигайте эшафоты, придумывайте новые пытки. Но сколь бы сурова ни была ваша месть, она никогда не достигнет глубины моей боли и моей ненависти.
— И что вы намерены делать?
— Разве я знаю, ваше величество? Что, скажите, может делать человек, чье сердце разбито?
— Останьтесь ненадолго во Франции, граф, и вы увидите, как король карает измену.
— Теперь, ваше величество, — ответил Солсбери, — мне больше не остается ничего другого, как просить у вас разрешения удалиться, умоляя вас вернуть мне эти пергаменты.
— Вернуть их вам? Но почему?
— Потому, ваше величество, что это разоблачение, простительное сегодня по причине страданий, которые я претерпел, может быть, не будет таковым в будущем.
— Я клянусь вам, граф, — возразил король, — никто не узнает, что эти бумаги у меня, никто не узнает, что их передали мне вы, и я буду наносить удары, беря на себя одного всю ответственность за эти кары. Оставьте у меня эти доказательства, ибо, когда вы уедете, я буду сомневаться в столь чудовищном преступлении этих людей и, может быть, не осмелюсь больше обрушивать на них кары, если эти документы не будут у меня перед глазами.
— Согласен, ваше величество, — ответил граф. — Мне достаточно вашего слова.
— Прощайте, мессир, и всегда помните о гостеприимстве королевского дома Франции.
Солсбери удалился.
Ночь стояла темная. Он покинул Лувр; мрачный силуэт башни, в окнах которой кое-где мелькали слабые огоньки, вырисовывался на фоне неба.
— Отныне я уверен, король Эдуард Английский, что ты не исполнишь своего обета, — прошептал он, выйдя за ограду дворца.
И исчез во мраке.
IV
На следующий день король велел возвестить, что в начале января 1343 года состоятся праздники.
В пятнадцатый день этого месяца действительно объявили турнир, на котором должны были состязаться все благородные рыцари королевства и принять участие сам король Филипп VI.
В соседние провинции разослали герольдов, чтобы созвать бойцов.
Были проведены пышные приготовления, хотя никто не смог бы догадаться, к какой кровавой развязке они приведут.
За несколько дней до турнира король вызвал прево Парижа.
— Все ли лица, список которых я вам передал, находятся в Париже? — спросил он.
— Да, ваше величество.
— И мессир Оливье де Клисон?
— Приехал сегодня утром.
— А мессир Годфруа д'Аркур?
— Только его нет в Париже.
— Неужели он что-то подозревает? — бормотал король, большими шагами расхаживая по комнате. — Но хотя бы жена его здесь?
— Да, ваше величество.
— О брат мой, Робер Артуа, кажется, вы не единственный предатель в нашем королевстве, появляются и ваши сообщники. Но с Божьей помощью я уничтожу всех вас, если даже для этого мне придется стереть ваши замки с лица земли и повесить всех ваших отпрысков до единого!
— Не желает ли ваше величество отдать мне еще какие-либо распоряжения? — спросил прево.
— Нет, ступайте.
Спустя три дня Париж гудел как улей.
Взошло солнце, более сияющее, чем люди смели на то надеяться, словно сами небеса хотели защитить торжество, что должно было начаться в этот день.
С самого раннего утра, как то было на празднике, который король Филипп Красивый давал Эдуарду II и Изабелле по случаю их приезда во Францию, улицы Парижа были «зашторены», то есть все дома укрыты занавесями. Прошло много шествий; в них участвовали горожане и все цехи ремесленников — под громкие звуки музыкальных инструментов одни шли пешком, другие ехали верхами.
Вслед за ними проследовали менестрели и всевозможные комедианты, разодетые в пестрые костюмы, гудя в рожки и стуча в бубны.
Король со свитой наблюдали за этим шествием, с ликующими криками направляющимся на остров Сите к собору Богоматери.
Потом ехали собравшиеся на турнир рыцари; их кони были укрыты роскошными попонами, а сами они облачены в самые богатые доспехи; каждого из них сопровождал оруженосец, несущий развевающееся на ветру знамя своего сеньора, украшенное каким-нибудь благородным девизом.