Эдуард Стрельцов. Трагедия великого футболиста
Шрифт:
Под самым потолком тускло мерцала зарешеченная лампочка, так что Эдик, зайдя в камеру, сразу не мог разглядеть ничего. Только услышал чей-то голос:
— О, с приехалом!
— Здрасьте, — ответил Эдик, поняв, что таким образом с ним здороваются.
К нему подошел парень лет двадцати пяти с недельной щетиной, худой, и, как показалось Эдику, больной, потому что все время покашливал.
— Ну, рассказывай, по какой чалишься, — обратился парень к Эдику.
— Чего? — спросил Стрельцов, не поняв, что от него требуется.
В камере раздался дружный хохот.
— Рассказывай,
— За изнасилование я, — смущенно ответил Стрельцов.
— А-а, тогда тебе места на нарах нет, пока посиди в углу.
Эдик не понял, почему к нему такое отношение. Но не ослушался. Направился в «свой» угол к батарее, снимая куртку. Под курткой была надета старая, но чистая торпедовская футболка с буквой «Т», а на спине его футбольный номер «9». Неожиданно за спиной Эдик услышал чей-то удивленно-восторженный голос:
— Мужики, да это же Стрельцов!
— Ну-ка, тихо всем, — услышал Эдик другой голос.
С нар поднялся мужчина лет тридцати пяти — сорока, смуглый, седоватый, небольшого роста, тоже худой, но чисто выбритый и свежепостриженный под «ежик». На правой брови боксерский шрам от глубокого рассечения.
— Стрельцов? — спросил он.
— Да! — ответил Эдик.
— Футболист из «Торпедо»?
— Точно.
— Ну, тогда садись рядом, немножко поговорим.
Выслушав сбивчивый рассказ Стрельцова, авторитет начал свои пояснения:
— Статья у тебя позорная, за нее здесь бушлат на голову надевают. Бросят тебя твои начальники. Ни ты, ни твоя семья им больше не нужны. Посадят на приличный срок. И не думай, что отношение к тебе будет особое, как к знаменитости. Знаменитостей здесь вообще не любят. К этому надо готовиться. Но мы тебя не бросим. Поддержим. «Маляву» загоним на волю, пустим ее по этапу. Адвоката дадим: или Додика Аксельбанда, или Миловского. Спать будешь здесь, рядом со мной. Насчет пожрать не волнуйся — подогреем, грев будет. А когда увезут на Бутырку, то и там организуем, что надо. Меня туда же отправляют. Понял? Все ясно?
— Все почти понял, — ответил Эдик. — А как вас звать?
— Николай меня зовут. А погоняло мое Загорский. Запомни это, если что, можешь на меня ссылаться.
— И еще вопрос, — сказал Эдик, — бушлат на голову здесь для чего надевают-то?
Авторитет ухмыльнулся:
— Ложись спать, герой, тебе не наденут, не бойся.
Вечером этого же дня Эдик слышал, как надзиратель в коридоре КПЗ называл фамилию Огоньков. Он понял, что Мишка тоже арестован и содержится здесь же.
«Эх, Михей, Михей! Ты-то за что здесь?» — подумал Эдик.
Ночью Эдик почти не спал. Ворочался на жестких досках нар и все думал про маму, про ребят, про Алку с дочкой. Утром уснул под тихое посапывание спящего рядом нового знакомого. Подняли в шесть утра: «оправка», «пересчет». Потом через «кормушку» пайка хлеба на весь день, тарелка какой-то бурды и кружка кипятку. «Весло» протянул Николай. Есть не хотелось, в рот ничего не лезло. Бока болели страшно. В 10 утра подняли к следователю. Показали бумаги, экспертизу. Допрос шел недолго. На вопрос следователя: «Скажите, вы изнасиловали потерпевшую?» Эдик послушно согласился: «Да, я ее изнасиловал», — и подписал протокол. Когда через два месяца, перед судом, знаменитый московский адвокат С.А. Миловский попросил Стрельцова рассказать, что такое «изнасилование», Эдик не смог сказать ничего кроме слов: «Ну! Это! Сами знаете!»
На следующее утро под конвоем на «черном воронке» его и еще трех человек повезли в Бутырский следственный изолятор. Через зарешеченное окошко в обшивке старого «ГАЗона» Эдик узнавал улицы летней Москвы, видел солнце, красивых девушек в платьях-колокольчиках. На душе было муторно и тревожно.
Въезд в Бутырку был такой: как открываются ворота, слышно, а как закрываются, видно в «решку». Машина миновала трое ворот. Заехали в бокс. Охранник по бумаге начал проверять доставленных: он — фамилию, ты — статью, имя и отчество, он — год рождения, ты — число и месяц. Таким образом проверяли личность доставленного. Ошибки исключались. Потом обычная процедура для арестованных: «шмон», стрижка волос наголо, душ, осмотр врачом, дактилоскопирование, затем в «привратку» — комнату для ожидания. Дальше идет «выклик», а потом «вертухай» разводит по камерам.
Эдика отвели в камеру № 127. Не знал тогда он, что нахождение в этой камере называется «сидеть на спецу», то есть в специальной камере, где ведется оперативная работа с теми, от кого надо добиться более полных показаний или признания. Камера была получше, чем в КПЗ. Двухъярусные металлические кровати, их называют «шконками», выдаются одеяло и подушка (их тогда называли почему-то соответственно «баба-яга» и «одуванчик»), выдается тонкий матрац.
Три раза в квадратное отверстие в двери «баландер» приносит еду: полбуханки хлеба на день, кипяток, каша или картошка и «рыбкин» суп. Эдика это не смущало. Есть все равно не хотелось. Пугала неопределенность и полное незнание ситуации.
Окошко камеры выходило во двор. Если громко кричать, то можно узнать и сообщить что угодно. Вечером его так искали. А на следующий день «послали коня». В маляве было написано: «Стрелец — мужик нормальный». Эдик понял, что это от Коли Загорского. С этой малявой, своеобразным удостоверением личности, Стрельцов и прошел за пять лет Бутырку, пересылку на Пресне, два раза вологодский этап в «Столыпине» с собаками, пять лагерей в Вятлаге, зону в Электростали на вредном производстве и два лагеря при 41-й и 45-й шахтах в Донском, под Тулой.
Никогда Эдик больше не видел этого авторитетного в уголовном мире человека, но до конца дней своих помнил его и тогда еще сделал твердый вывод, что ЭТИ люди словами не разбрасываются.
Как потом узнал Эдуард, в эти же дни за него сражался с обстоятельствами другой человек — его близкий товарищ Борис Татушин.
26 мая 1958 года, около 7 часов вечера Татушин, или «Татушкин», как по-дружески звал его Эдик, вышел из мытищинской прокуратуры.
«На базу, в Тарасовку нужно бы ехать. Там сборы. Там команда готовится к чемпионату мира, через три дня выезд в Гетеборг», — подумал Борис. — А ребята сидят? Нет, не на базу ехать надо, хрен с ней, с базой, а в Москву, ребят спасать. Что-то предпринимать. Но что? С кем посоветоваться? Что делать?»