Её несносный студент
Шрифт:
— Не думаю, что она ответит.
Меня бесит его напускное спокойствие. Или не напускное?
Отбрасываю в сторону телефон. Зараза мелкая, она у меня дождется. Отшлепаю.
— Давай к делу, я так понимаю, что к твоему появлению приложила руку Ксюша?
Отец не торопится отвечать, продолжает молчать, недовольно поджимая губы.
— Слушай, мы так и будем молчать? — я снова не выдерживаю. — Если ты пришел помолчать то, прости, у меня времени нет. Или ты все же хочешь что-то сказать? Дай угадаю, решил воспользоваться
Мне самому тошно от сказанного, как представлю себе, как, должно быть, сейчас себя чувствует мать, так хоть в петлю лезь. И я бы поехал к ней, обязательно поехал, не знай я, что из себя представляет Ангелина Аркадьевна Волкова. Нет, сейчас ее лучше не трогать, во всяком случае до тех пор, пока она сама не захочет меня видеть. А потому, вот уже три дня, я, как дебила кусок, не знаю куда себя деть и что сделать, чтобы не чувствовать себя так паршиво. Ксюша, конечно, за меня переживает, волнуется, в общем-то, стоящий на моей кухне отец — это результат ее переживаний.
— Вы разводитесь? — наконец выдаю, неожиданно для самого себя.
Оказывается, это действительно больно. Даже в восемнадцать лет, даже когда, казалось бы, многое понимаешь, все равно больно и тяжело, почти физически тяжело. Я никогда себе даже представить не мог, что нечто подобное вслух произнесу. У меня же была, мать его, идеальная семья. В какой момент все похерилось? Полетело к чертям?
— Ты дурак что ли? — внезапно рявкает отец, да так, что у меня уши от закладывает.
Орать-то так зачем?
— Не понял, — я реально чего-то не всекаю.
Видимо, усталость все же берет свое.
Я три дня не спал, только работа спасала. Не мог просто, стоило только лечь, как перед глазами вставала неприглядная картина.
— Послушай, Егор, — он вздыхает тяжело, облизывает губы, — надо же, никогда не страдал недостатком словарного запаса, — усмехается, — я перед тобой действительно виноват, как-то не заметил я, что мой сын уже вырос, и родительская опека ему больше не требуется. Занесло меня, да? Я, Егор, никогда тебе зла не желал, и амбиции свои за твой счет реализовывать уж точно не собирался, что бы ты себе там ни надумал.
Я, конечно, понимаю, о чем он, об Альке, о ком же еще. Я же не дурак, сразу все понял. Только не повелся. Она девчонка неплохая, иногда ее заносит на поворотах, но в целом человек хороший.
— Девочку твою я тоже обижать не хотел, просто не подумал даже, насколько все серьезно. Я так хотел дать тебе все самое лучшее, что забыл спросить, надо ли оно тебе.
Слова ему даются тяжело, крайне тяжело, я это вижу. Отец вообще не из тех, кто свои ошибки любит признавать, а сейчас, кажется, именно это и пытается сделать.
— Я не понял, ты сейчас извиняться пытаешься, что ли? — язвлю, а у самого ком посреди горла встает, и ни туда,
Чувствую себя соплей, по забору размазанной. Злился же, реально злился, почти возненавидел отца. И куда все делось? Почему так чертовски паршиво даже от мысли, что его в моей жизни не будет?
Стою теперь посреди собственной кухни, сопли жую. Идиота кусок.
И этот тоже хорош, лужей тут растекается.
— Пытаюсь, — усмехается снова, — я вообще не привык прощения просить, разве что у матери твоей, теперь вот у тебя.
— А мама? — вырывается у меня против воли.
— А что мама? — он улыбается как-то хитро. — В Таиланд путевку выбирает.
— Чего?
Какой еще Таиланд? Ничерта не понимаю.
— Того, должен я ей, она давно хотела, — отец бурчит недовольно, он явно не в восторге от предстоящих перспектив. Последняя такая вот поездка закончилась недельным свиданием с фаянсовым другом.
— Ничего не понимаю, а твои слова? О молодости твоей потерянной, о…
— Это когда я такое говорил? — он снова выходит из себя, от напускного спокойствия не остается и следа. — Я вообще ничего такого не имел в виду, с чего ты взял, что я говорил о себе?
— Эээ…
— Егор, вы с матерью — самое важное, что есть у меня в жизнь, самое дорогое, я, конечно, дел натворил, наговорил лишнего, но никогда, ни разу в своей жизни я не пожалел о своем выборе.
Я чувствую, как у меня — лба здоровенного — подкашиваются ноги. От греха подальше тяну к себе ближайший стул и падаю на него с грохотом.
По телу разливается облегчение. Черт, никогда ничего подобного не чувствовал, разве что в тот день, когда паспорт Александровны в руках держал и радовался, как дебил последний. Сейчас примерно также себя ощущаю, словно гора с плеч упала.
— Ты чего побледнел-то? — насторожено спрашивает отец, видимо, видок у меня еще тот.
— То есть у вас с мамой все нормально? — уточняю, на всякий случае.
— У нас с мамой все отлично.
— Охренеть, — выдыхаю облегченно.
Три дня, три, сука, дня я себе мозг трахал, а у них все нормально, у них, блядь, идиллия. И я рад, конечно, но, мать вашу, неужели нельзя было хотя бы намекнуть. Я же чуть себя не сожрал.
— А ответить на мои звонки никак, да?
— Ты мать свою что ли не знаешь.
— И то верно, — соглашаюсь.
— Ты мне вот, что скажи, Егор, у вас все действительно настолько серьезно? — отец резко меняет тему разговора, а я невольно напрягаюсь.
И вроде повода нет больше, а все равно расслабиться до конца не могу. Не получается.
— А ты как думаешь? — задаю встречный вопрос.
Отец кивает, подходит к столу, кладет руку на папку, о которой я уже и думать забыл, и пододвигает ее ко мне.
— Это что? — спрашиваю, глядя на отца.
— Открой и увидишь.