Её тёмные крылья
Шрифт:
А еще через три года мать ушла от нас и больше не возвращалась.
За время работы я согрелась, а потому сбрасываю с себя свитер. Воздух приятно холодит разгоряченную кожу, и я ненадолго останавливаюсь, позволяя ему проникнуть в меня. Затем опускаю взгляд на получившееся углубление и понимаю, что его форма напоминает могильную яму.
Бри никогда не любила сад в это время года. Она говорила, что он навевает тоску, выглядит мертвым. Я пыталась ей объяснить, что даже оголенные растения вовсе не мертвы, а просто спят, но она не понимала. Предпочитала сад, когда тот был усыпан цветами.
Я опираюсь
– Я думал, ты оставишь местечко для моего гриля.
Отец, все еще одетый в комбинезон смотрителя маяка, идет ко мне размашистым шагом, сжимая в руках две дымящиеся кружки. Он очень высокий и поэтому постоянно сутулится, как будто извиняется за то, что тебе приходится запрокидывать голову. Видимо, свой рост, а точнее, его отсутствие, я тоже унаследовала от матери.
– Я хотела. Но вряд ли ты собираешься строить его зимой. Это вопиющая растрата земли, мистер Аллауэй.
Он не смеется.
– Во имя Зевса, Кори, ты что, в пижаме? – Отец кивает на мою футболку и шорты. – Девять градусов на улице. Хочешь подхватить пневмонию?
Я подбираю свитер, натягиваю его на голову и сбиваю свой пучок. Так и оставляю его набекрень, чему способствуют сальные волосы, не мытые пять дней кряду, и беру протянутую кружку, вдыхая аромат.
– Сделал из бутилированной воды, – вздохнув, отмечает папа.
Когда мне было восемь, я отказалась пить островную воду – даже зубы почистить не могла, – потому что она отдавала железом, словно я держала во рту монетку. Отец отвел меня к доктору, и та диагностировала у меня некий «Синдром кедрового рта», хотя я в жизни не ела кедровых орехов. Она сказала, что это пройдет через пару недель, но время шло, а привкус железа никуда не уходил. Спустя несколько недель папа заменил все трубы в доме на пластиковые, но и это не помогло. Вода на Острове проистекает из подземного источника, за который, напомнил мне тогда отец, богачи готовы платить кругленькие суммы. Ну и на здоровье. Как бы то ни было, я ее ненавижу.
– Поговори со мной, Кор. – Он присаживается на край грядки с капустой, изящно балансируя на ней. Я опускаюсь рядом с ним и погружаю свободную руку в землю, растирая почву меж пальцев. Мягкую и теплую. Вдавливаю руку еще глубже, погружая под землю всю ладонью.
– О чем?
Он внимательно смотрит на меня.
– Я только что вернулся от Давмьюров.
– Мерри сказала мне.
– Мик спрашивал о тебе. Крошка Энгус тоже.
Я отпиваю из кружки и поднимаю взгляд на отца.
– Как они?
– Мик держится. Пытается быть сильным ради Эллы и мальчиков. Элла, конечно, раздавлена. Ты же знаешь, как она носилась с Бри. Думаю, им станет проще после церемоний. Они смогут начать исцеляться. Давмьюры хотят, чтобы ты знала – тебе там рады в любое время.
Мне всегда нравился отец Бри.
– Малыш Мик, похоже, не осознает, что Бри больше нет, – продолжает папа, и в его серых глазах застыла печаль. – Мик сообщил, что после похорон они хотят отправить его и Крошку Энгуса ненадолго к одному из кузенов на материк. – Он замолкает. – Я думаю, тебе стоит пойти. Если не на протесис, то хотя бы завтра на экфору.
– Не знаю. – Пожимаю плечами. Какой этикет следует соблюдать во время посещения похорон бывшему лучшему другу? – В последнее время мы не ладили.
– Мне кажется, ты пожалеешь, если не пойдешь. И это будет много значить для Мика и Эллы. Ты была им как родная, до того как… – Папа умолкает, когда я бросаю на него свирепый взгляд. – Я не оправдываю поступок Бри. Или его. Они оба предали тебя, и у тебя есть полное право злиться и страдать. Но… она мертва. Это многое меняет.
Я вспыхиваю.
– Для меня это ничего не меняет. Она по-прежнему с…
– О мертвых либо хорошо, либо никак, – огрызается отец.
В эту секунду я снова желаю Бри смерти – возмущение кипит в моих венах, потому что теперь всегда, всегда будет вот так.
Я знаю, так ясно и четко – словно сама Кассандра предсказала, – что теперь никому нет дела до того, что сотворили со мной Бри и Али. У меня больше нет права ненавидеть ее. Или даже его. Она навсегда останется юной и прекрасной девушкой, которая погибла слишком рано, и это затмит все остальное. Каждая гадость, которую она делала или говорила, будет забыта. Это так несправедливо, но я даже пожаловаться вслух не могу, ведь я-то жива, верно?
Я прикусываю язык, чтобы не закричать. Я ненавижу ее. Всегда буду ненавидеть ее.
– Эй, – окликает отец, когда я опускаю свой возмущенный взгляд, боясь, что если посмотрю на него, то с губ сорвется что-то, о чем я буду потом жалеть. – Я знаю, что тебе было непросто. Ты же знаешь, я на твоей стороне.
«Так и будь на моей чертовой стороне, – думаю я. – Пойми, почему я не могу пойти и оплакивать свою бывшую подругу или смотреть, как Али срезает прядь волос с ее головы. Пойми, почему это ничего не меняет для меня, а делает только хуже».
Я сжимаю землю в кулак, сдерживаясь изо всех сил.
Он протягивает руку и поглаживает меня по плечу, а затем встает, хрустя коленями.
– Ладно, малышка, я, пожалуй, пойду. Что здесь будет?
Я не сразу понимаю, что он имеет в виду.
– Цветы, – бормочу я, после чего меняю свое решение. – Нет. Я еще не решила.
– Хорошо. Подумай насчет завтра, – говорит он по пути в дом.
Когда злость утихает, я вытаскиваю руку из земли и отряхиваю ее. Маленькие комочки грязи попадают на капусту. Я наклоняюсь, чтобы смахнуть ее, понимая, что кочаны больше, чем показались мне сначала. Если они продолжат в том же духе, то созреют к Халоа вовремя.
Я возвращаюсь к проделанной мной дыре в земле и размышляю, каково было бы в нее забраться.
Энтропия
Я ожидаю, что не смогу сомкнуть глаз этой ночью, поэтому краду одну таблетку снотворного из запасов, что Мерри привезла из своего последнего визита в Америку. И стараюсь вырубиться до того, как родители вернутся с протесиса.
Не получается.
Стены в нашем доме слишком тонкие, и я слышу каждое слово, которое они говорят друг другу в ванной, пока чистят зубы. Папа настаивает на том, что я должна пойти на похороны, потому что мне явно нужно попрощаться. А Мерри не соглашается, считает, что мне нужно только время.