Ее величество-Тайга.
Шрифт:
— Не понимаю, какая взаимосвязь может существовать между этой козявкой и работой, которую мы проводим? — удивился Ашот.
— Видите ли, взаимосвязь, вернее, положительный фактор появления человека в тайге — в данное время явно отсутствует. Эта козявка, как вы изволили выразиться, относится к ценнейшему виду насекомых. Вот я и подсчитал, что на участках, не тронутых вами, зимовка и сохранность этого вида — хорошие. А там, где вы прошли, результаты поистине ужасные.
— Послушайте, дорогой мой, но ведь в наше время нет места козявочным сантиментам. Нужно заниматься серьезным делом. А не этими букашками. Я не знаю, кто вам поручил подобное занятие, только соседство
— Я не натуралист-любитель, я — ученый. И не занимаюсь чепухой. Наш институт интересуют проблемы экологии. Нюансы взаимоотношений природы с окружающей средой, степень полезности и меры вреда при воздействии человека на природу. И это не менее важно, чем ваша работа. В данном случае — разрушительная работа.
— А у вас есть разрешение на наблюдения именно на этом участке? — спросил Ашот.
— Вот письменное согласие вашего министерства. Извольте.
Ашот поморщился. Об этом его никто не предупредил. А человек, глядя на главного геолога из-под очков, ядовито усмехался.
— И сколько же дней вы думаете пробыть здесь? — поинтересовался Ашот.
— Вопрос поставлен неточно. Я постоянно работаю в тайге. Вас, как я понимаю, интересует, сколько времени я пробуду на вашем участке? Думаю, что шести месяцев мне будет достаточно.
— Шесть месяцев?! — изумился Ашот.
— Да, ведь я изучаю именно этот участок в сравнении с другими, не тронутыми вами. И не тороплюсь.
— А где вы остановились? — спохватился Ашот.
— Вон там. В шалашике. Сам смастерил. Сам и живу.
— Вот как! Поближе к природе! Что ж, для научной истины это, может быть, и хорошо. Но есть истины и житейского порядка. Ведь в такую пору и простудиться немудрено. В шалаше-то? А заболеете, кто поможет?
— Вы, простите, кем работаете? С кем имею честь? — прищурился ученый.
Ашот подал удостоверение. Внимательно следил за выражением лица человека. Тот, прочитав, рассмеялся. И сказал:
— Так вам ли, Ашот Суренович, не знать, что тайге я не помеха? Я нужен ей, а потому и от болезней она меня бережет.
— Знаю я здесь одного. Такого же. Только он лесник. Удивляюсь, как это вы не у него остановились. Уж он бы рад был. И поговорить было бы о чем. — Ашот не терял надежды спровадить ученого подальше от профиля.
— Это вы об Акимыче? Виделись мы с ним. Толковый человек. Такой лесник — находка для тайги, — уклонился от прямого ответа ученый.
— Кому как. Лично нам эта «находка» поперек горла стоит. Хотя, возможно, и ваша наука тоже пытается нам палки в колеса ставить. Ну, да мы к помехам привыкли. Всю жизнь с вашим братом из-за леса ругаемся. Все-то вам неймется. Полезность свою отстаиваете. Ну, наберете вы за полгода полную пробирку всяких насекомых! А какой от них прок? Они что, хлеба людям прибавят, город построят? Ну что вы носитесь с ними, как курица с яйцом? Да мне смешно! Ведь мужчина! А на эту букашку, как на Венеру Милосскую, уставились. Или у всех у вас мозги набекрень? Козявка! Погубили! Динозавра! Да мы завтрашний день нашим людям строим!
— Ничего вы тут не найдете! Нет здесь нефти! И не может быть!
— Нефти нет?! Это вам какая ворона накаркала?
— Не ворона. Сама природа тайги показывает, что нет нефти на этом участке! И не мы, а вы деньги народные по ветру пускаете! Ищете там, где и быть ничего не может! Это вас надо отсюда гнать! Не знаете, где и как искать надо!
— Может, у вас нам консультироваться? — зло усмехался Ашот.
— Придет и наше время. Будете советоваться!
— Чего горланите?
— А ничего, старик. Тут вот наука грозится нас из тайги выкинуть, — сморщился Ашот.
Но дед Василий спокойно подошел к ученому: протянул руку, Яковом назвал, поздоровался тепло. Не обратив ни малейшего внимания на недоумение Ашота, они присели на сугроб. Закурили. Разговорились, как старые знакомые.
— И все-таки мне интересно знать, с чего вы взяли, что на площади этой нефти нет? — спросил Ашот ученого.
— Это — вопрос по существу, и я готов забыть вашу оскорбительную выходку по поводу моих исследований. Но не знаю, насколько вы подготовлены, чтобы воспринять мои объяснения. Ведь мы с вами, уважаемый геолог, пока на совершенно разных языках говорим. Хоть и в одной тайге работаем. Вы, как мне кажется, довольствуетесь тем, что видите тайгу. А ведь ее еще и знать надо. Но это на ходу не дается. Присесть в тайге, понаблюдать ее, сопоставить увиденное и познанное — вам, думаю, недосуг. Все бегом по ней. Все броском, усталые да злые. А тайга — она злых людей не любит. Боится их…
— Разве я злой? — удивился Ашот.
— Вторжение ваше в тайгу — злое. А все от незнания ее. Потому и диалога с природой вести не можете. Гнушаетесь информацией, от нее исходящей. Ну, да я отвлекся. Вас ведь только нефть интересует! Что ж, попытаюсь в доступной форме объяснить, почему нефти здесь вы не найдете. Пойдемте ко мне в шалаш! Пусть комфорта нет. Зато там, я считаю, поговорить сможем обстоятельно. И чаю попьем. А то я уже мерзнуть стал. Да оно и вам не мешает погреться, соседи мои беспокойные…
Глава 5. Подорожник
— Родной своей фамилии я не знаю. А эту мне случайно дали. Нашли меня чужие люди. На лугу. Совсем маленьким. Почти голого, синего, как гусенка. Подорожник я ел. Родителей у меня в ту голодную пору не оказалось. А сам о себе я по малому возрасту ничего не мог сказать. Кроме того, что звали меня Яшкой. Вот и все. А фамилию во рту держал — так сказали эти люди. И отдали меня в приют, чтоб не умер я с голода. Так и стал я Подорожником, — невесело усмехнулся ученый. — С детства меня много били. Ребятишки. Свои.
Приютские. Слабым я рос, хилым. Часто болел. Друзей долго не было. А их мне непременно иметь хотелось. Да таких, чтоб понимали и любили, верили и радовались вместе со мной. Но где их взять-то было? Вот и пристрастился я к природе. Поначалу к цветам. Выхаживал их. Под каждый землю на клумбе пальцами разминал. Каждый росток жалел, словно не цветок он, а брат родной. Цветам о жизни своей рассказывал. У них добру учился. Только недолгой дружба наша была. До осени. А там я снова один оставался. Вот так со скуки стал я к березе убегать, что за приютом много лет росла. Старая, обломанная мальчишками. И была она «сухорукой». В березе той три ствола было. Два — сухие. Их на дрова спилить хотели. Да я уговорил не трогать. Всю зиму каждый день ходил я к березе. Разговаривал с нею. Плакал. Говорил, что, наверное, у меня были родные, а теперь — нет. А я без них тоже будто сухорукий. И все просил, уговаривал ту березку ожить. По весне я взрыхлил под нею землю. Сделал надрез в стволе, пустил сок в сухие «руки». Поливал. Навоз носил. Удобрял землю под деревом. Сестрою своею березу звал. Даже имя ей придумал. Руки ее не ожили, конечно. А вот побегов много дала береза в тот год. С того времени изучение природы стало моим делом. На всю жизнь, — рассказывал ученый по пути к шалашу.