Её звали Лёля
Шрифт:
– Очнулся, герой? – спросил Крапов, и я кивнул, поджав губы. Хотел было раскрыть рот, чтобы объяснить свой недальновидный поступок и заодно спросить, что случилось, но губы слиплись, к тому же командир показал рукой: молчи.
– В общем, так. За то, что в одиночку устроил коп в незнакомой местности, даже если хотел всем доказать, какой ты хороший поисковик, тебя полагается выгнать отсюда к чертовой матери и занести в черный список поискового движения России.
Я снова попытался разодрать губы, выпучив глаза, и опять жесткая ладонь мелькнула резко в воздухе.
– Но тебе, Константин, крупно
«Да это же мой батальон!» – хотел выкрикнуть я, но сдержался. Точно не поймут и скажут ещё, что умом повредился.
– Тебе интересно, как мы это выяснили? – спросил Крапов и, увидев мой кивок, продолжил. – Ты устроил костёр на месте, где бойцы оставили ящик с боеприпасами для 50-мм ротных миномётов. Вот они и сдетонировали. Твоё счастье, что их там было всего две, иначе… сам понимаешь. Мы вызвали сапёров, они всё проверили, сказали, можем вести поиски дальше. Ну, а потом мы нашли вот это, – и Герман Сергеевич показал мне полуистлевшую «Красноармейскую книжку».
– Это уникальный документ, его ещё предстоит изучить как следует, – он бережно убрал книжку. – Так вот, Константин. На первый раз я тебя прощаю. Второго не будет. Пока отдыхай. У тебя легкая контузия. Так доктор из МЧС сказал. Пришлось ради тебя гонять сюда «Скорую» из райцентра.
Крапов развернулся и вышел. Ребята всё это время стояли молча рядом и слушали. Потом они пожелали мне скорейшего выздоровления и тоже покинули палатку. Осталась почему-то одна Ольга. Я не смог на неё смотреть, стыдливо отвёл глаза. Подумал, сейчас опять скажет нечто в том духе, мол, ты, Константин человек совершенно недостойный поискового движения, и поэтому тебе нужно отсюда поскорее уехать. Но вместо этого Оля посмотрела на меня с жалостью и интересом, а потом вдруг сказала:
– Ты молодец. То есть не потому молодец, что пошёл один копом заниматься. А что благодаря тебе нашли пропавший батальон.
С этими словами она резко развернулась и вышли из палатки, оставив меня в полнейшем недоумении. Сердце моё почему-то стало радостно биться, и я подумал, что, может быть, в наших отношениях с ней, которых прежде толком и не было, всё может скоро наладиться.
Потом я долго лежал один и думал: «Чья же это может быть Красноармейская книжка? Может быть, Петро?» И тут же, решив так, глубоко вздохнул. Ведь если эта книжка моего напарника, то это означает, что он погиб. Но мне почему-то очень захотелось, чтобы весёлый украинский парень выжил тогда, вернулся к себе под Одессу, женился на румяной гарной дивчине и завёл много детей. Такая мысль придала мне душевных сил и веры в хорошее завтра. Захотелось поскорее выздороветь и вернуться на коп.
Глава 71
Валя постаралась отогнать от себя темные мысли. День она провела как обычно, однако вечером пришла в Астрахань и черная весть, напугавшая и местных жителей, и особенно беженцев: фашисты подошли вплотную к Сталинграду. Город накануне бомбили нещадно целый день несколько сотен самолетов. Они выстраивались над ним в громадные «карусели» и швыряли, швыряли бомбы всех типов и размеров так, словно фашисты хотели за один день опустошить все свои склады, но превратить кварталы и дома выжженную пустыню.
Об этом ничего не говорилось в сводках Совинформбюро. Вечером 23 августа советские граждане услышали, что в течение дня «наши войска вели бои в районах юго-восточнее Клетская, северо-восточнее Котельниково, юго-восточнее Пятигорска и южнее Краснодара». То же повторялось несколько дней спустя, пока 25 августа не добавилась скупая строчка о боях «северо-западнее Сталинграда». В начале сентября добавились слова «юго-западнее Сталинграда». Потом стало понятно: ситуация там ухудшилась, когда 4 ноября диктор Левитан произнес: «наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда».
Но всё это будет потом, а пока, в последние числа августа 1942, по Астрахани стали со скоростью молнии распространяться слухи, сплетни, домыслы, которые передавали шепотом, чтобы не прослыть паникёрами.
– Нет больше Сталинграда, – сказала одна пожилая женщина в очереди за хлебом и расплакалась, закрыв лицо руками.
– Не может такого быть! – резко ответила ей девушка лет двадцати пяти. На руках у неё была маленькая девочка, к юбке испуганно прижимался мальчик лет шести-семи. – У меня там муж воюет, он майор, артиллерист! Вчера только письмо прислал. Пишет, держим оборону, враг дальше Волги не пройдет, тут ему и… – и она произнесла вслух довольно бранное слово, но четкое, ярко обозначающее, что будет с фашистами на берегах великой русской реки.
Маняша, стоявшая в очереди, улыбнулась. Как и все остальные, и даже та, что плакала, растянула облитый слезами рот. Но все понимали: ох, тяжко теперь придется. Германец хочет перерезать Волгу, чтобы Кавказ и весь юго-запад советской страны не смог помогать северу, Москве и другим крупным промышленным центрам.
Женщина вернулась домой, стала работать и ждать Валю. Та примчалась сегодня пораньше и с порога:
– Мама, слышала про Сталинград?!
– Слышала, в очереди женщины судачили.
– Странно, а в сводке ничего. Вот, я запомнила: «В течение 24 августа наши войска веди бои с противником в районах юго-восточнее Клетская, северо-восточнее Котельниково, а также в районе Прохладный и южнее Краснодара. На других участках фронта существенных изменений не произошло». Странно, почему не говорят? – спросила возмущённая Валя.
– Что же они тебе скажут, дочка? – философски заметила мать.
– Правду. Что город сильно разрушен. Говорят, десятки тысяч погибли. Все горит, оттуда все бегут. Только армия остается, – сообщила Валя. – Господи, только бы с нашей Лёлей всё было хорошо!
Мать как-то странно посмотрела на неё.
– А ты представь, что будет, если сказать такое на весь мир.
– Люди будут знать правду!
– Да, но какой ценой? Мир подумает: ну вот, опять. Москву едва не потеряли, теперь точно потеряли Сталинград. Значит, ещё немного, и кончится советская власть. А у нас что будет? Паника. Знаешь, какая она? Я видела в Гражданскую. Страшная штука. Люди несутся толпой, сметают всё на своём пути, калеча себя и других. Эх… – она махнула рукой.
Помолчала и заговорила спокойнее.