Эффект матрёшки
Шрифт:
– Знаешь, о чем я подумала, – облизывая сладкие пальцы начала Артемида, определенно надеясь на диалог. – Никогда не дарите нижнего белья своим возлюбленным. Срок его годности может быть дольше, чем срок любви. И тогда вполне вероятно, что чьи-то чужие руки будут стаскивать ваш подарок с когда-то возлюбленного тела.
– Умничаешь много… – и жрёшь, – ответил ещё муж, на корточках утрамбовывая вещи. Он вдруг резко обернулся и, глядя на Аду с укором, тихо спросил:
– Признайся, ты ж никогда меня не любила? – взвизгнула молния, щелкнули замки. – Зачем тогда замуж пошла? – Папусик поднялся, вплотную подошел к еще жене. Желваки на скулах угрожающе напряглись. –
Ада опешила. Можно подумать, что это она уходила от мужа к любовнику, а не наоборот. «Крови моей захотел!» – на всякий случай Артемида отступила на шаг. Кто знает, что в голове у недолюбленного мужчины. Оказывается и у мужчин в голове не все так просто…
– Забыл, как нас на родительской тахте застукали?! До свадьбы! – Осмелев, горячо и страстно заговорила уже почти не жена. – Скажи спасибо, что мама зашла. А то первая кровь была бы твоя! Ладно. Не любила и что?! Зато, как мне легко с тобой расставаться! Я улыбаюсь, я радуюсь твоему счастью! – Она попыталась изобразить на лице радость расставания, да разве изобразишь… Аде хотелось уязвить пообиднее. И ей удалось. Муж глядел на нее с дикой, животной ненавистью. Видно, ее действительно разлюбили.
Почувствовав угрозу в его сжатых бескровных кулаках, в прыгающих желваках, в воздухе, что отрывисто вырывался из напряженных ноздрей, Ада сдрейфила.
– Мурзика помнишь? – снять напряжение нелепым вопросом получилось. Муж разжал кулаки и губы.
– Какого Мурзика?
– Бабушкиного кота, который мне в ридикюль нассал, в прихожей оставленный. Прям на свежевыданный паспорт и нассал. Неужели не помнишь? Менять паспорт тогда отказались. Первый мой паспорт. Помнишь?
– И что? – сухо бросил папусик и, отвернувшись, стал вытряхивать содержимое шкатулки на стол. Ада не верила глазам – муж выбрал свои любовные письма к ней, написанные еще до свадьбы, положил в медную вазу, что стояла тут же, и подпалил зажигалкой! Письма корчились, но горели. Огонь поднимался все выше, в комнате стоял резкий запах жженой бумаги.
– … от паспорта так воняло… – рассеянно проговорила Артемида, не в силах оторваться от костра ненависти. – … что пришлось срочно выходить замуж…
Костер пылал. Ада стояла завороженная. Пол вокруг нее был закапан кроваво-красными пятнами клубничного джема, медленно вытекающего из блина, зажатого в безвольно опущенной руке.
– Помню, у меня еще до кота в эту сумку… целый флакон французских духов вытек, так пахло ровно два дня… – вяло докончила она и тут, перехватив поражающий, уничтожающий взгляд, бросила почти безразлично:
– Она блондинка? Молодая?
– Неважно. Лучше собой займись.
Пламя сникло, муж подхватил сумку и понес к выходу.
Ада потащилась следом.
– Тебе сколько лет? Работать попытайся, что ли. Труд он облагораживает, запиши там в своем блокнотике. Специально для тебя Дарвин заметил. Вот ты вроде обезьяну обогнала, а трудиться не научилась. Делом займись.
– Мне работать вредно. Я пробовала. И ты мне не хами! – плаксиво взвизгнула Артемида, поняв, что ее реально бросают. И это не шутки!
Чтобы заткнуть рыдания, она засунула недоеденный кусок в рот и стала сосредоточенно пережевывать.
– Я не хамлю. Беспокоюсь за тебя… – равнодушно бросил мужчина, пытаясь снять с кольца ключи от чужой уже квартиры и жизни.
– Не стоит за меня переживать! – комок теста во рту придал её голосу глухие, угрожающие нотки. – Я буду богата и знаменита! – выкрикнула она отчаянную глупость, в которую и сама-то не верила. – Все таблоиды мира украсит мое фото в подвенечном наряде от Гуччи! – Отчего именно Гуччи попался ей на язык в тот момент, она не поняла. Её перехлестывало и уносило. – Я стану посещать светские рауты, как ты корпоративные пикники! Я… я…
– Неужто герцог Абрамович-Виндзорский овдовел? – бесцеремонно осадил ее заклинания папусик. – Дверь закрой, мечтательница.
Дверь хлопнула, точно привела приговор в исполнение: «Свободна!»
Ада стояла в коридоре с застрявшим в глотке «Я» и боялась глубоко вдохнуть, чтобы не поперхнуться собственным красноречием. Теперь уже бесполезным. «Что дальше… что дальше…» – будто судорогой свело её беспечный мозг. А ведь совсем недавно муж подарил ей огромный букет изнеженных тюльпанов. Их было больше сорока. Она, как всегда отругала его за бездарную трату денег, а на утро тюльпаны сбросили фарфоровые лепестки и пол возле их постели был услан жёлтыми осколками.
Желтые цветы к измене, но осколки-то к счастью!
Глава шестая
Утро понедельника выдалось неласковым. Мозгосос и тот не подавал признаков жизни. По всем каналам профилактика, работают люди, профилактируют. Все суетятся, а ты вроде как бы и не при делах. Все серьезны и озадачены новыми планами. А тебя и развлечь некому.
Не найдя чем ментально отравиться, Артемида шагнула от синего экрана в сторону холодильника. И когда она повернулась спиной к немому эфиру, тот на мгновение ожил, озадачив ее фантастической синкопой:
«Людвиг Ван Бетховен долго мечтал положить на музыку…»
Удивленная, она медленно развернулась, но экран по-прежнему был непорочен и беззвучно улыбался ей строкою «нет сигнала».
И тут она на минуту представила: «а если бы положил!» Мысль была не нова, но интересна вроде вырванного звена из цепи культурной эволюции.
«… и не видать нам тогда ни гениальной прозы Толстого, – рассуждала Артемида, сосредоточенно взбивая омлет из десятка игрушечных пестрых яичек, – ни просветленного вождя мирового пролетариата, ни широкоэкранного очарования пса. А скольких европейских закусочных названных лдвигвановским именем лишилось бы человечество – подумать страшно! А какие в тех закусочных штрудели! Ах, слюнки, слюнки…»
Наевшись и напившись чаю, она все-таки решила изменить жизнь, и начать не с понедельника, а с антресолей. Если уж меняться, то основательно, беспощадно расставаясь со старыми вещами и привычками.
Первой преградой на пути к переменам стала объемная картонная коробка. Разумней было бы обстоятельно подготовиться, притащить стремянку, но Ада была нетерпелива во всем, за что не раз получала по голове.
Вот и теперь, подпрыгнув, она дернула за ручку. Дверца открылась. Перепуганной курицей коробка сорвалась с насиженного годами места и, вскользь ударив потревожившую ее по лбу, глухо ухнула об пол, вывалив содержимое. Потирая ушибленное место, Артемида опустилась на колени рядом с рассыпавшимися фотографиями и принялась разгребать потускневшую бумагу, силясь вспомнить, – кто эти люди.