Эффект преломления
Шрифт:
Служанка последовала ее примеру, затормошила Агату с Каталиной, которые онемели от ужаса:
— Скорей, барышни! А то не сносить нам голов!
Злобный ропот приближался, распадался на крики боли, натужное хэканье мечников, женский плач: бунтовщики дрались с охраной и расправлялись со слугами.
Девушки наконец пришли в себя, подобрали юбки и побежали за Тимией.
Впятером летели они вниз по крутым ступеням, не останавливаясь, вбежали в арку, ведущую на последний ярус. Голоса крестьян отдалились, потом затихли, но женщины не остановились даже передохнуть.
—
Спустились в богатые погреба, побежали мимо мешков с овощами, копченых окороков, подвешенных под потолком, бочек с вином, потом снова спускались по скользким винтовым лестницам…
— Быстрее, барышни!
Они оказались еще ниже, в подвалах. Издали снова послышались вопли бунтовщиков, заметались эхом под сводами подземелья. Илона обессиленно прислонилась к стене.
— Бежим, няня! — звала Эржебета.
— Здесь, — с трудом выдохнула женщина. Налегла грудью на камень, сдвинула его, открыв узкую щель, из которой потянуло могильным холодом. — Выход к лесу… Здесь…
Эржебета первой вошла в тоннель, двинулась в полной темноте на ощупь, хватаясь за склизкие стены. Брела медленно, радуясь тому, что не найдут во мраке. За спиной слышалось тяжелое дыхание служанок и плач сестер. Впереди забрезжил свет.
Подземный ход оказался коротким, вскоре беглянки выбрались из пещеры на склоне горы.
— В лес! — сказала Илона.
«Спасены, спасены!» — колотилось сердце.
Она неслась так, что ноги в удобных башмачках почти не касались земли. Первой добралась до опушки леса, схоронилась за стволом толстого дуба, выглянула, мысленно поторапливая сестер и служанок. Те уже подбегали к лесу, как вдруг…
— Вон они! Лови господских сук!
Из пещеры выбрались крестьяне. Один… два… десять… и еще… и еще… Эржебета с ужасом смотрела на уродливые грязные лица, беззубые рты, раззявленные в крике, покрытые темными пятнами пота рубахи, топоры и вилы в огромных натруженных руках…
Увидев барышень, чернь зашлась яростным ором:
— Бей сук!
Злобный вопль хлыстом ударил по сердцу. Эржебета нырнула за дерево, прижалась лицом к шершавой коре, затаила дыхание, как будто это могло сделать ее невидимой.
— Скорее, птичка моя! Не уйти нам…
Эржебета вздрогнула: не заметила, как Илона подбежала, остановилась за спиной.
— Лезь! — Служанка подхватила девочку под мышки, подсадила на дерево.
— А ты, Илона?
— Лезь! Сиди молча! Не смотри! — лихорадочным шепотом наставляла няня. — Молись, молись, птичка моя…
Эржебета ловко, как белка, вскарабкалась по стволу дуба, зацепилась за толстую нижнюю ветку, подтянулась, уселась верхом. Проследив за нею взглядом, Илона вышла обратно, на опушку — туда, где мужики, обезумевшие от неповиновения и крови, окружали старших барышень.
Отдышавшись мгновение, Эржебета дотянулась до следующей ветки и полезла выше, выше. Вскоре она скрылась в густой кроне, зелень платья слилась с листвой, надежно укрывая девочку от враждебных взглядов.
Эржебета уселась в развилке ветвей, руками и ногами обхватила ствол и только тогда взглянула вниз.
Не зря, не зря Илона запрещала ей смотреть…
Каталину с Агатой окружила толпа крестьян. Сестры едва стояли на ногах от ужаса, прижались друг к другу, трепетали — два хрупких цветка в клубке червей. Верные Илона и Тимия своими телами загораживали барышень от озверевших рабов, да только разве то была защита?..
Кольцо сжималось все плотнее, со всех сторон раздавался злой ропот, грязные лица кривились гримасами жадности, ненависти, похоти…
— Стойте, стойте! — крикнула Илона. — Колош, Михал, куда напираете? Николау, тебе говорю, охолони! Или плетей давно не пробовали? Вернутся господа — торчать вашим головам на стене! Остановитесь, пока не поздно!
— Нашим головам и так уж не поздоровится! — захохотал огромный детина, поигрывая топором. — Семь бед — один ответ, а напоследок погуляем! Дави их, ребята!
— Не тронь барышень, Петру! Они вам ничего не сделали!
— Барское семя, гнилое, — осклабился мужик. — А ты умолкни уже!
Коротко замахнувшись, он опустил топор на голову Илоны, раскроил череп пополам. Уперся ногой в живот женщины, дернул на себя, выпрастывая лезвие. Серые и красные капли разлетелись веером, упали на лицо Агаты. За спинами девушек зверино завыла Тимия, когда в живот ее вонзились вилы.
— Издохни, ведьма! За сладкий кусок барам продалась…
— А мы сейчас попробуем, как сладок господский кусок! — сально ухмыльнулся Петру.
Он протянул огромную ручищу, дернул с волос Каталины расшитую жемчугами парту. [2]
— Дави господское семя!
Эржебета не могла не смотреть. Впилась когтями в кору, закусила губы до боли, чтобы не закричать, не броситься с кулаками на мерзких тварей. Злоба затопила душу. Как они смеют? Как смеют поднимать руку на Батори?
Кто-то выдернул рубиновые серьги из ушей Агаты, разорвав мочки. По шее девушки заструилась кровь. Вид ее и запах словно выпустил наружу все звериное, что бурлило в людях.
2
Парта— головной убор, подобие кокошника, который носили венгерские незамужние девушки. У дворянок шилась из дорогих тканей, отделывалась золотом, драгоценными камнями.
Несчастных повалили на землю. Рвали в клочья шелковые платья, добираясь до белых нежных тел. Жалобно кричала Агата, билась в жадных руках. К сестре ее судьба была милосерднее: девушка лишилась чувств. Петру кричал, упав на колени возле бездыханной барышни:
— Я, я первый буду…
Упал, придавил собою распростертое тело, дергался, хрипел, роняя с губ пену на бледное лицо…
Эржебета мысленно умоляла родителей прийти, спасти. Но они не слыхали, и в душе поднималась злоба на них… Почему бросили дочерей? Сладко ли пьется вам, весело ли пляшется, когда подлый скот терзает плоть вашу?..