Эффект серфинга

Тупицын Юрий Гаврилович

— Не возражаешь? — протянул он руку к сифону с тоником.

Иван рассеянно посмотрел на него и пожал литым плечом пожалуйста! Алексей нацедил себе сердитого напитка, всклубившегося шипящей от злости, плюющейся пеной. Спрашивать Ивана о том, о чем его только что спросил инженер, было не только не обязательно, но и не принято. Алексей задал свой пустой вопрос лишь для того, чтобы отвлечь командира от невеселых мыслей, вызвать на ничего не значащий разговор, — уж больно мрачное лицо было у Ивана! Но Лобов на это дипломатическое предложение не откликнулся, молчал, продольная складка над его переносьем так и не разгладилась. Иван был мрачноват весь этот патрульный рейд. Хотя ни разу не сорвался и, вообще, изо всех сил держал себя в привычных поведенческих рамках. Получалось это у него не очень здорово, но все-таки получалось. У Ивана Лобова, в принципе, все более или менее получалось, когда он хотел этого и брался за дело. Но Кронин видел, какой нелегкой ценой

Ивану давались в этом рейде привычные, естественные нормы поведения. Собственно, Кронин знал в чем тут дело: Иван просто тосковал. По разного рода накладкам в космической работе его разлука с Леной Зим затянулась почти на целый год. К тому же экспедиция на рейдере «Денебола», где Лена выполняла обязанности борт-врача, была если и не рискованной в полном смысле этого слова, то достаточно щепетильной. Рейдер проводил детальное обследование ранее обнаруженных подпространственных галактических каналов. Этих своеобразных включений четвертого измерения, использование которых сокращало длительность и время космических перелетов в десятки, сотни, а то и тысячи раз — «трещины» локальных включений разнообразны и прихотливы. Обследование подпространственных каналов — дело тонкое! Не столько в смысле навигационного или пилотажного мастерства, сколько в плане жесткого соблюдения всех мер безопасности и дотошного отношения к изменениям всяких, даже вовсе безобидных на первый взгляд космических факторов. Кронин знал, что Иван не очень-то жаловал Анта Гролля, командира «Денеболы» и руководителя экспедиции, считая, что при всех своих блестящих качествах ему, как и Всеволоду Онегину в молодости, не хватает надежности. Сомнения Ивана в достоинствах Гролля как руководителя подпространственной экспедиции разделял и Алексей. Но вот другой пункт опасений Лобова представлялся ему суеверием, которым, вообще-то говоря, страдало большинство профессиональных космонавтов со стажем. Клим в противоположность мнению своих товарищей совершенно искренне считал Анта Ксаверьевича Гролля выдающимся гиперсветовиком, зато разделял те опасения Ивана, которые Кронин почитал за суеверие. Опасения эти основывались на том, что Лена Зим не числилась в составе экипажа «Денеболы», а была введена в него в самый последний момент — взамен неожиданно заболевшей коллеги по профессии. Когда что-то или кто-то — не важно что и кто: член экипажа, двигатель, груз, оборудование, — менялись в самый последний момент, это почиталось у космонавтов со стажем недоброй приметой. Но больше всего Ивану, а вместе с ним и Климу не понравилось, что Лена «напросилась» в состав подпространственной экспедиции. Напросилась Лена вынужденно, не сделай она этого, пришлось бы либо откладывать старт «Денеболы», либо брать в экспедицию стажера вместо настоящего борт-врача. И тем не менее она напросилась! Напросилась перед самым стартом! На этой зыбкой основе и базировалось мрачноватое настроение Лобова в ходе патрульного рейда, при молчаливом сочувствии, а стало быть и попустительстве со стороны Клима. Алексей и подшучивал над товарищами, и высмеивал их опасения, и ругался с ними по поводу этих нелепых и липучих как репей космических суеверий, — ничего не помогало. Лена напросилась! В этом, именно в этом, по молчаливому убеждению Лобова и Ждана, таились возможные неприятности для «Денеболы» вообще и для Лены в особенности. Хоть смейся, хоть плачь, хоть ругайся, хоть сочувствуй этим высокообразованным и опытным профессионалам! Алексей добился лишь того, что Клим вслух обругал почитаемого им Анта Гролля, на которого он, кстати говоря, был похож своим характером. Обругал за то, что Ант довел своей неуместной деликатностью дело до того, что Лена вынуждена была напроситься. Анту следовало не разыгрывать джентльмена, а прямо предложить Лене место в экспедиции. Тогда Лена не была бы вынуждена «напрашиваться», а за «Денеболу» можно было бы беспокоиться куда меньше, чем теперь. Что тут поделаешь! Каждый человек, если он не совершённый остолоп, в особенности тот, который занят рискованным делом, — всегда немножко ребёнок, любящий не только работать, но и играть в ходе самой работы, сколько бы серьёзной эта работа ни была. Клим любил играть в интуицию, а стало быть и в суеверия, Алексей любил играть в логику, а стало быть был противником суеверий. Что касается Ивана, то он занимался обеими этими играми сразу, потому-то он и был пилотом экстра-класса с карт-бланшем в руках на инициативные действия и с персональным позывным два нуля первый. С этим следовало примириться, и Алексей примирился.

Кронин подождал, пока в бокале не осела шапка белоснежной пены, а потом залпом выпил его содержимое. Напиток был забористым, как хорошо выдержанный квас, но шибал в нос не кислой остротой, а луговыми цветами, только что скошенной травой и чем-то солнечно-светлым. Собственно, по этой причине тоник и назывался «Глоток солнца», несколько претенциозно, по мнению Алексея, но по существу правильно.

— Что-то наших соммелье потянуло на абстракции, — вслух подумал инженер, адресуясь, вообще-то говоря, к командиру.

И опять Лобов не сразу понял его.

— Какие абстракции? — спросил он после паузы.

— Абстракции названий.

Алексей нацедил себе вторую порцию и выпил теперь сразу, пачкая губы пеной. Все ещё гудящая от перегрузок, мутноватая голова начала светлеть, поярчели краски корабельного интерьера, скульптурное, рельефнее во всех линиях стало лицо командира. Конечно, в этой реакции было и немало чистой психологии: организм «знал», что тоник под названием «Глоток солнца» принесёт ему облегчение, и торопился отреагировать, опережая физиологию событий. И слава Богу, что торопился!

— Хороший тоник, — похвалил Алексей, облизывая выпачканные пеной губы. — Научились делать то, что надо. Вот только от названия остаётся какой-то черно-белый привкус. Ты не находишь?

Поскольку командир отмолчался, Кронин с прежней неторопливостью продолжал:

— Скажем, голубая мечта. Это прекрасно как с точки зрения поэзии, так и с точки зрения математики. А голубая абстракция? Или, допустим, черно-белая мечта? По-моему, это издержки больного воображения. Но в данном конкретном случае я говорю не об абстракциях вообще, а об абстракциях топонимики, относящейся к напиткам, которые нам поставляют базы. Да не опустеют их склады и хранилища! Ещё пять лет тому назад нас угощали тониками с очень понятными, простыми, как и сами содержащие их сифоны, названиями: «Весна», «Земляничная поляна», «Княженика» и прочая, и прочая, и прочая. Помнишь? А потом произошла культурно-напиточная революция и восторжествовали абстракции: «Глоток солнца», «Лунные тени» и даже «Аку-аку». Черт-те что! С чего бы это! И не наводит ли все это тебя на глубокомысленные размышления?

Лобов невольно улыбнулся. Он был благодарен Алексею за эту пустопорожнюю болтовню, с помощью которой рассудительный инженер ухитрялся снимать психологические напряжения в самых разнообразных ситуациях.

— Ну, а если тебя беспокоят маршевые двигатели, — продолжал Кронин уже другим, деловым тоном, — то напрасно. Конечно, в завершающей фазе гиперсвета был лёгкий сбой. Был! Но это даже не сбой, а сбойчик — детский крик на лужайке в погожий летний день. Никаких признаков гравитационного помпажа, ручаюсь своей уже начавшей седеть головой.

Говоря о гравитационном помпаже, инженер имел в виду ту самую свирепую аритмию в работе гиперсветовых двигателей, пространственная отдача которой перетряхивает метеорные рои, клубит космическую пыль и разрушает наружные антенны кораблей, маяков и реперов.

— Ты полагаешь, что я разучился отличать сбой от помпажа?

— А если не разучился, чего же ты весь издёргался? Да мало ли по какой причине могут дать трассу из первого ноль-десятка?

— Вот именно, — снова мрачнея, пробормотал Иван.

Алексей мысленно ругнул себя за неверный поворот разговора и продолжал, снова выходя на рельсы рассудительного оптимизма:

— И за навигацию ты беспокоишься совершенно напрасно! — И хотя Лобов пожатием плеч ясно показал, что за навигацию не беспокоится, инженер как ни в чем не бывало продолжал: Чтобы Клим увалился на другую трассу? Не было такого в практике экипажа «Торнадо» и никогда не будет! Клим копается только для очистки совести. А вот и он, собственной персоной! И его лучезарная физиономия — лучший гарант нашей добропорядочности.

Клим Ждан был весел, оживлён и, так сказать, бурлил разного рода мысленными, ещё не нашедшими словесного выхода догадками и предположениями. Не присаживаясь, он нацедил себе полный бокал росника, так что белая шапка пены чуть было не съехала набок, и жадно выпил, испачкав не только губы, но и кончик носа. Вытирая лицо мягким цветным платком, он проговорил, пародируя текст диспетчерских сообщений:

— Официально уведомляю, что никаких запредельных отклонений от предначертанного «Торнадо» маршрута не обнаружено. Наш выход из гиперсвета можно использовать как учебное пособие на курсах усовершенствования штурманов дальнего космоса. Даже сбой гиперсветовых маршевиков, который прошляпил наш дипломированный бортинженер, не испортил общей картины.

Кронин печально вздохнул.

— Точность — вежливость королей, но никак не штурманов! Дипломированный бортинженер не прошляпил, а своевременно компенсировал начавшийся сбой. И если бы не этот скромный, но бдительный инженер, то получилась бы у тебя не картина, а мазня.

Клим засмеялся:

— Сочтёмся славою! Ведь мы свои же люди. Главное, что на выходе из гиперсвета у нас все в порядке. Тип-топ!

— Почему же нам дали почётную трассу?

Штурман многозначительно поджал губы, пододвинул ногой кресло и не столько сел, сколько плюхнулся в него.

— Им видней.

— Кому — им? — не отставал Кронин.

— Тем, кто финишные дорожки распределяет. — В глазах Клима замерцали озорные огоньки. — Как это говорится в известной присказке? Жираф большой, ему видней! Может быть, мы, грешные, сами того не подозревая, сделали какое-нибудь великое открытие? Бывает ведь! Сделали, да по своему невежеству не сообразили, что к чему. А те, кто повыше, кому видней, сообразили. Приземляемся в Байконуре, а там уже стоит новый памятник экипажу «Торнадо». В мраморе!