Эфиоп, или Последний из КГБ (Книга 1. Часть 1,2)
Шрифт:
— Ничего, хорошо говорит, — хвалил Шепилов.
— Вы должны сказать мне, что все объективное развитие истории человечества находится «в руце Божьей», от, и ни один волосок не упадет ни с чьей головы без воли Божьей, а вы что в торбе несете? — не успокаивался Гайдамака.
Негр продекламировал:
Плох тот митрополит, что не был замполитом!
И плох тот замполит, что не митрополит!
— Браво! От! — захлопал ладонями отец Павло.
Потом опять все исчезли — все негры, и поп, и примкнувший к ним Шепилов, а Гайдамака проснулся под жарким боком у Элки. К его удивлению, Элка была довольна.
От Шепилова на столе остался «Список 100», от отца Павла на гвозде в туалете осталось две страницы предисловия и начала к его еретической «Летописи». От: "Летописец разрешает
Разрешается преследовать автора по политическим, религиозным, моральным, философским и всяким иным соображениям, где бы он ни находился, от. Разрешается обвинять автора в чем угодно, как это сделал его законченный недоброжелатель какой-то «г-н А-ин» в солидном издании «Русская беседа» в статье о русских богатырях, от".
Гайдамака прочитал первую страницу, ничего не понял и спустил ее в унитаз. Следовала вторая страница: "В лето, от. Первоначальный толчок Сашко Гайдамака получил в 6562 году от сотворения мира (1054 год от Рождества Христова) неподалеку от Киево-Печерской лавры на знаменитой Лысой горе, где, по преданиям, жил Змей Горыныч и проходили шабаши нечистой силы. От. Говорят, что когда академик Патон с прорабом Берковичем строили мост через Днепр и Лысую гору за ненадобностью сровняли, то в недрах ее бригада проходчиков обнаружила ведёрную, из толстого зеленого стекла времен гетьмана Наливайки, запечатанную сулею с горилкой, полуистлевшее помело да желтый клык какого-то допотопного животного, от. Работы были прекращены, взволнованные проходчики выпили доисторическую горилку и вызвали прораба Берковича, прораб схватился за голову и вызвал академика Патона, тот страшно манерился и приказал вызвать «скорую помощь», от. Но никто не пострадал, горилка оказалась отличная, осталось и прорабу, и академику, и врачам-санитарам, от. Работы в тот день уже не было.
Вызвали археологов. Клык чудища отдали в палеонтологический музей, где он затерялся в запасниках, пустая зеленая сулея заняла почетное место в музее историческом как величественный памятник быта времен До-Запорожской Сечи, а метлу за ненадобностью археологи отбросили в сторону. И зря. От. Проходчики с Берковичем, когда академик уехал и солнце село, увидели с пьяных глаз, как метла подпрыгнула, от, и запрыгала-запрыгала на палке к Днепру. У самой воды заколебалась, потрогала — холодная ли вода, потом вдруг завертелась пропеллером, взлетела невысоко над водой — «нызэнько-нызэнько», — совершила перелет через Днепр (а ведь «не всякая птица»!) и скрылась в зарослях кустарника Трухапова острова…" Гайдамака и вторую страницу отправил но назначению.
От негров же на память ничего не осталось. Впрочем, через месяц Элка принесла несвежую «Гуляйградскую правду» с заметкой о том, что в больнице «Скорой помощи» умер камерунский негр без прописки с фамилией Гайдамакайя, которого привезли пожарники с белой горячкой («У кого горячка-у негра или у пожарников? У негра, наверно, должна быть черная горячка? У пожарников — красная?» — подумала Элка), сняв его с края крыши Гуляйградского Драматического театра (ГДТ — «гыдота», как называли свой театр гуляйградцы), когда африканец в шапке-ушанке изображал из себя Отелло и кричал собравшемуся внизу пароду:
Я — царской крови и могу пред нимСтоять как равный, не снимая шапки.Народ аплодировал и кричал:
— Давай еще!
— Читаю стихи! — кричал негр.
— Давай! — отвечал гуляйградский народ.
Пожарники уже выдвинули лестницу и лезли на крышу.
Негр закричал:
Я памятник себе воздвиг среди Сахары -Кастальский чистый ключ поэзии моей.Ни юный эфиоп, ни караванщик старый его не обойдут в жару январских дней.Нет, весь я не умру! Но, вознесенный к тучам, прольюсь, как свежий дождь.И, бедный бедуин, я буду знаменит,пока под солнцем жгучим жив будет негр — хотя б один.Пожарники уже были на крыше.
Пускай ползет гюрза за ядом в тень анчара — а мне не страшен яд хандры и забытья.О, Русская земля! Ты тоже как Сахара — нечерноземная, пустынная моя.Твой сын, Сковорода! Твоих цветущих вишен вошел в меня озноб.И, черный негритос, я был тобой любим,когда бродил, нелишен, среди беленых изб, черемух и берез.Негр продолжал декламировать, когда пожарники бережно снимали его с крыши, пораженный народ внимал и безмолвствовал:
И пушкинский мой дар — божественный гостинец! — оценит, полюбив, разумный индивид:Негроид, и русак, и щирый украинец, и друг пустынь — семит.И долго буду тем любезен я потомкам, что, воспевая страсть, я улетал в астрал, что сердце я вспорол стихом, как бритва, тонким и с кровью века кровь свою смешал 92 .В больнице негр кричал, что он «народный артист Камеруна», и порывался выброситься из окна, поэтому держали его на первом этаже, пока он не переселился в мир иной. В Камерун была послана телеграмма, а пока артиста похоронили на городском кладбище возле забора. Там много заброшенных могил, и кладбищенской администрации следует привести все беспризорные захоронения в порядок — перекопать, свалить всех в одну братскую могилу и установить памятник «Неустановленной личности».
92
Сашко ГАЙДАМАКА. Граффити на стене ГДТ. Игорь КРУЧИК. Авторизованный вольный перевод с офирского.
ГЛАВА БЕЗ НОМЕРА
13 числа каждого месяца в Офире никто не работает.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ ПО ПОВОДУ «ДЕЛА О СЕКСУАЛЪ-ДЕМОКРАТАХ»
(авторское отступление)
Бойтесь одесских репортеров!
Была ли у сексуалъ-дофенистовъ положительная программа? Безусловно. Почти целый век основную продукцию «Суперсекстиума» составляли прокламации эротического содержания. Oua (программа) зафиксирована даже на вывеске веселого заведения мадам Кустодиевой. Эта программа заключалась в одном-единственном слове, которое Великие французские энциклопедисты почему-то забыли вписать в свой Великий лозунг своей Великой революции, хотя в черновике это слово было. Как видно, в начале французской революции Ж.-Ж. Руссо в страшной спешке успел написать три слова (и каких! Это вам не тухлые «мир, труд, май»): СВОБОДА, БРАТСТВО, РАВЕНСТВО И…
Но последнее, четвертое, написать не успел: уже обмакнул кисть в белую краску, по стоявшие над душой нетерпеливые граждане бабефы, лаптопы и Робеспьеры схватили недописапный лозунг и потащили па улицу. С Великими Словами, как сказал один офирский Pohouyam, спешить не следует — иначе пойдут гулять по улицам в незаконченном виде, а потом объясняй на каждом углу, «что ты хотел сказать». С четвертым словом революционный лозунг приобрел бы понятный и всеобъемлющий смысл развития человеческих отношений — недоставало последнего слова, и улица-дура, чувствуя его нехватку, дописала сама: …ИЛИ СМЕРТЬ!