Эфиоп, или Последний из КГБ (Книга 1. Часть 1,2)
Шрифт:
EBOUN-TPABA 100 000 крб
Сашко рыпал на аккордеоне и сочинял новые слова к старой музыке:
Над Сапун-гороюЗа eboun-травоюКозаки йдуть…Гамилькар со своими филерами не заставил себя долго ждать. Он появился на Графской пристани с каким-то свертком из вощеной бумаги. Апельсинами на этот раз вроде не пахло. Сашко запел:
Закурил бы -Нет бумажки!ПолюбилАфриканец прочитал надпись на картонке, удивился, нагнулся, размял листики в пальцах, понюхал и спросил:
— Что это есть «крб»?
— Карбованцы, — ответил Сашко.
— А что это есть «ыбунтарава»? — спросил Гамилькар, вспомнив пушкинскую «ыбенумать».
— А чтоб рогом стояло, — еще охотней объяснил да еще показал известным жестом Сашко.
— А, рогамюсорога, — понял Гамилькар. — Молодец, очинь хорошо. Ыбунтарава — ноу-хау 94 . Я бы купил, но мине не Нада. У миня рога-носорога сама всегда стоит. — И Гамилькар развернул перед хлопчиком свой промасленный сверток ("из подпольной большевистской газеты «Червоиый партизан», — отметили филера) с какой-то бесформенной коричневой липкой массой.
94
Новый товар (плох. англ.).
— На, — сказал он.
«Глына», — понуро подумал Сашко.
«Халва», — подумали филера, и у них потекли слюни.
Сашко никогда не ел халву, тем более на халяву. Он даже никогда не видел халву.
— Що не?
— Давай-давай.
Хлопчик осторожно попробовал халву и чуть не проглотил язык; хорошo, что сладкий язык приклеился к гортани.
«Глына! — с восторгом подумал он. — Солодка глына!»
— Вкусно? — спросил Гамилькар.
— М-ага, — промычал Сашко, ворочая языком халву.
Ответ не удовлетворил Гамилькара, ему хотелось подробностей:
— А как вкусно?
Хлопчик задумался. Он вдруг понял, что от правильного ответа на этот вопрос может зависеть его судьба.
— Ну как, как вкусно?.. Как апельсин? — подсказал Гамилькар.
— Не-а.
— Как сало?
— Не-а.
— Ну как, как?
«Как халва», — подумали бездарные филера.
Хлопчик облизал бумагу, облизал пальцы, проглотил сладкую слюну и ответил:
— Как е……я.
Сашко употребил русский глагол несовершенного вида на "е" и с окончанием на «-ся» — тот самый глагол, который он часто слышал от взрослых и который Гамилькар не посмел предложить графине Л. К.
Ответ поразил Гамилькара в самое сердце. Он даже исполнил вприсядку на мостовой какое-то па из офирского национального танца, напоминавшего «яблочко».
— Хороший хлопчик. А ты эта самая «е……ся» — пробовал?
Сашко солидно кивнул. Можно было подумать, что он всех девок перепробовал в своем Гуляй-граде.
— Ой, врешь! — захохотал Гамилькар и отбил па мостовой чечетку, — Давай курочку-уточку!
— Какую курочку?
— Про куренка-ципленка. Его поймали-арестовали. Давай куренка-варина-циплепка-жарина-ципленка-тоже-хочет-жить!
Сашко рванул мехи и дурным голосом заорал на всю Графскую пристань очередной фольклор:
Цыпленок уточкуВ одну минуточкуВ куточок темный поволок!Засунул пилочкуВ ее копилочкуИ наслаждался, сколько мог!Негр отбивал огненную чечетку, у филеров тоже ноги тряслись, а Сашко чувствовал, что только что сдал какой-то очень важный экзамен в своей жизни. Халва весь день сладко вспоминалась во рту, но от халвы еще больше хотелось жрать. На следующее утро Сашко был тут как тут со своим аккордеоном и с eboun-травой. Он глотал слюну и ожидал халвы с апельсинами, но на этот раз африканец развернул кулек ("Опять «Червоный партизан», — отметили филера) — и разложил на мостовой перед хлопчиком какую-то невиданную распятую птичку-табака, фаршированную кусочками бананов.
— Маленький куренка-купидонка, — объяснил Гамилькар. — Вкусная.
— Глына! — с восторгом сказал Сашко и стал жрать птичку со всеми косточками и бананами.
— Смотри сюда, — сказал Гамилькар. Он вынул флакон с белым порошком, щедро подсыпал в мешочек и размешал порошок с eboun-травой.
— Що це? — спросил Сашко.
—Яд.
— Ой, та що ви, дядьку? — испугался Сашко.
— Яд, — повторил негр. — Яд. Любов.
Он послюнил чернильный карандаш и пририсовал к карбованцам шестой ноль.
— Забагато, — засомневался Сашко.
— Так надо. Ноу-хау. Лучше рога-носорога. Крыла купидона. Купят.
ГЛАВА 15
РОКИРОВКА В ДЛИННУЮ СТОРОНУ
Хоть время и запуталось, и перекрутилось, даже петлями захлестнулось, а все же — как оно летит!
В общем, Люська исчезла, и Гайдамака стал жить дальше с Элкой Кустодиевой.
Ничего не хотелось, от самогона тошнило, весь Гуляй-град провонялся самогоном, на водку денег не хватало. Не пил, выходил только за хлебом, лежал на диване, думал о жизни.
Начал читать ученые книги; хотел разобраться: что за штука такая — жизнь? Какая-то дезоксирибонуклеиновая кислота, загнутая в двойную спираль. Разжирел. Опять запил. Всем надоел: Опять бросил пить. Сам себе надоел. И так далее. Как вдруг умер Брежнев, и в самом начале коротких андроповских времен, когда водка ненадолго подешевела, а КГБ совсем обнаглел, первый секретарь Шепилов пригласил Гайдамаку в Гуляйградский райком единственной партии — «зайди, Сашко, потолкуем»; посмотрел в его хитрованские голубые глаза, предложил должность начальника районного дорожного отдела и по-дружески напутствовал Гайдамаку следующими словами:
— Садись, командир. Пока ты пил, Брежнев умер. Грядут перемены. Скажу тебе откровенно: скоро людей начнут хватать в трамваях, банях и кинотеатрах. Пора, пора тебе, Сашко, приниматься за дело. А то психуешь, будто какой-то Фрейд. (Нахватанный был Шепилов.) Ты ж наш герой, заслуженный мастер спорта, самого папу римского оприходовал, хоть и не состоишь в партии. Люблю. Ты ж культурный человек, отпил свое, от самогона морду воротишь. Жаль. Мы ж тебя знаем, добра желаем, о тебе заботимся. (Шепилов говорил «мы» от имени партбюро.) Чего ты все читаешь? Строй дороги, командир! Ты ж техникум кончил, автодорожный.