Егерь
Шрифт:
Мистроль замолчала и настала очередь говорить Роден.
– Лоскутное Одеяло, – произнесла она и повернулась к Мистроль. – Ты не против, если я буду называть тебя Лоскутным Одеялом?
– Роден! – гаркнула Кашпо.
Следует отдать Лоскутному Одеялу должное: она с достоинством кивнула и ответила:
– Нельзя.
– Зря, – повела плечом Роден. – Доктор Кашпо говорит, что принятие себя такой, какая ты есть, один из этапов успешной терапии.
– Кашпо?! – прыснула смехом Элайза.
– Да, Язва. Я называю ее Доктором Кашпо!
– Роден, –
– Доктор Ночной Горшок, если угодно! – повысила тон Роден.
– Как ты назвала меня? – опомнилась Элайза.
– Язва, – повторила Роден.
– Да пошла ты, сука!
– Ржать в кулачок, пока другие отгребают, – это же про тебя, Язва!
Лицо Элайзы побледнело, и она отвернулась.
– Хороша терапия, – засмеялся И. – Может и мне кличку дашь, Страшила?
– Красавчик, – как ни в чем не бывало, пожала плечами Роден.
– Хм-м, – кивнул И. – Мне нравится.
– Не стоит благодарности.
– Роден, ты расскажешь нам о себе? – устало произнесла Кашпо.
– Меня зовут Страшила. Я страшная и уродливая, как снаружи, так и внутри. Меня никто не любит, – Роден задумалась, – даже кошак, живущий в нашем имении вот уже тринадцать лет. Всем насрать на Страшилу. А Страшиле насрать на всех. Хотела избавить мир от своего присутствия, да вот, – Роден запрокинула голову и уставилась в потолок, – бляди не дают…
– Лучше бы дали! – пискнула Язва.
– Вот и я их прошу, а они меня к Доктору Кашпо. Говорю же, бляди…
– Спасибо, Роден, – вздохнула доктор. – Следующий?
– Следующий, – отозвался мужчина в кресле, чем привлек внимание Роден.
Она склонила голову, взглянула на чудака и вернулась к созерцанию потолка.
– Мы все должны хотя бы представиться, – напомнила Кашпо.
– Следующий, – повторил мужчина.
– Но ты последний в группе, Паскаль.
Мужчина вольготно закинул ногу на ногу и поудобней устроился в кресле.
– Называйте меня «Темный», – попросил он.
– Темный? – переспросила Кашпо.
– «И в сумраке печалей не разглядеть его лица. Он отравляет все своим приходом. Он Темный, как его душа, и, в то же время, Он – посланник Бога».
Роден медленно склонила голову и уставилась на мужчину, который цитировал поэму Сугрида Лэвэ – одного из малоизвестных суирских поэтов.
– «Я верую, что все есть связи в этом мире, – произнесла она. – И там, где правит Свет, в тени нас поджидает Тьма. А если Он десница Бога, то в сумраке печалей у Смерти все же нет лица».
Хлопок. Еще один. Роден повернулась к аплодирующему Красавчику. Кажется, тот был впечатлен.
– А мне начинает нравится ваша кампания! – весело заявил он. – Кто написал эту помпезную хрень о смерти?
– Сугрид Лэвэ, – ответил Темный.
– Никогда о нем не слышал, – Красавчик повернулся к Лоскутному Одеялу. – А ты слышала о таком?
– Нет, – пожала плечами она.
– А ты, Язва?
– Пошел ты! – шикнула та.
Красавчик прищурился и наклонился вперед:
– Может еще кого-нибудь процитируешь, а, Темный?
– В другой раз, Индрих, – улыбнулся тот.
– А ты вообще с какой планеты? – продолжал напирать Красавчик.
– С дальней, – ответил он.
– Опять секреты! Мы же вроде как самые родные в этом месте. Я – олманец, – он указал пальцем на свои светящиеся голубые глаза, – только в гробу погаснут. Одеяло у нас суирянка, – он подмигнул ей, – если только не крашенная с отбеленной кожей. Язва, – он повернулся к ней лицом, – ты ведь с Ливзеры: вы все там бронзовые, по-моему. Страшила, – он указал пальцем на Роден, – ты ведь тоже суирянка? Ну, или была ей когда-то… А вот кто ты такой, Темный?
– Мать суирянкой была, – ответил он.
– А отец? – насупился Красавчик.
– А отец ее изнасиловал, – Темный закрыл глаза и отвернулся.
Повисла тишина.
– Дерьмовое происхождение! – выдала Язва и засмеялась в кулачок.
Все, включая Кашпо, уставились на нее.
– Доктор Кашпо, – произнесла Роден, – может, закруглимся на сегодня?
– В этом я соглашусь с тобой, Роден. Сеанс окончен. Встретимся завтра.
Темный первым подскочил с кресла и зашагал к выходу.
Время вечернего досуга. Роден воротило от него. Их запирали в большом зале со всякими игрушками, где они должны были хоть чем-нибудь себя занять. Хорошо, что заведение «престижное». Там был выход на веранду, где, пялясь в окна, Роден могла покурить.
Окинув взглядом унылое сборище себе подобных, она зашагала в сторону веранды. В правом углу зала Красавчик беседовал с Лоскутным Одеялом. Одеялко посмеивалась, то и дело поглядывая на Темного. Темный сидел в гордом одиночестве за столом и играл в шахматы сам с собой. На косые взгляды Лоскутного Одеяла он внимания не обращал, хотя Роден готова была поклясться, что он их заметил. Язва донимала кого-то в кататонии и радовалась этому, как дитя малое. Дура, что еще сказать. Дура обернулась и помахала рукой Роден. Вот она – оборотная сторона «групповухи». Сейчас каждый из них будет считать, что вправе кивнуть Роден, помахать рукой или, что еще хуже, подойти и заговорить с ней.
Она вышла на веранду, достала елотку и попросила одного из санитаров прикурить. Тот, естественно, не отказал и поднес к елотке зажигалку. И за это им платили. За огонек, за улыбки, за вежливость, за цепкие руки и стальные объятия. Все включено в этом элитарном заведении.
Роден присела в кресло у окна, затянулась и выпустила колечко дыма. Пачка елоток заканчивалась, а с визитами к Роден никто не спешил. Можно было дать денег какому-нибудь санитару и попросить его принести новую пачку. Одна проблема: счета Роден мать заблокировала, а наличных у нее не было. Что она вообще здесь делала? Как докатилась до полного отстоя в своей яркой и столь впечатляющей жизни? Перед глазами всплыло знакомое лицо, и Роден передернуло.