Египет
Шрифт:
Каждый вечер несколько тысяч паломников со всего мира с наступлением темноты собираются у подножья этой горы, чтобы совершить восхождение на ее вершину и, подобно Моисею, встретить на ней рассвет.
Наверняка кое-кто втайне надеется, что ему Господь тоже шепнет что-то заветное и укажет землю обетованную. И это даст ему силы начать новую жизнь с первого же понедельника. Или хотя бы с нового года.
Как правило, к такому испытанию большинство готовится заранее. Во-первых, все берут с собой теплые вещи. Ночью на горе очень холодно. Еще каждый берет с собой фонарик: идти предстоит в темноте под звездами. Дорога, точнее, тропа, осталась нетронутой со времен самого Моисея. Гора высокая и крутая, закрывает собой часть неба,
Кто не уверен в своих силах, может нанять верблюда. Правда, верблюд пройдет только первые километров пять, а дальше начнется такое, что не только верблюд, но и сам черт себе ноги переломает. Эту последнюю часть пути сможет пройти только самое выносливое животное в мире - человек.
Наверное, среди тысяч ежедневно стремящихся к восхождению паломников есть и богатые, и очень богатые люди. Но никому в голову не приходит нанять вертолет. Ведь, согласно поверью, тому, кто пройдет это испытание и сам поднимется на гору, Господь там, на вершине, во время восхода солнца простит грехи. Правда, не всем и не все. Некоторым только часть. Это зависит от того, чего и сколько ты натворил за свою жизнь. Тот, кто обратный путь пройдет легко, ни разу не оступится, не поскользнется, - очищен. А тому, кто подвернет ногу или хотя бы споткнется, еще расслабляться рано. Такому начинать новую жизнь надо немедленно, не дожидаясь даже понедельника, чтобы успеть совершить что-то полезное для человечества. Ему уже простым восхождением в этой жизни не отделаться.
Очередной нанятый мною англоязычный Дерсу Узала сказал, что начинать подъем надо в двенадцать ночи.
– Не раньше?
– переспросил я на всякий случай.
– Ведь мне необходимо успеть принести все свои грехи на гору к рассвету.... А ноша эта достаточно нелегкая!
Дерсу меня успокоил. Он поднимается на эту гору с такими, как я, полутуристами-полупаломниками через день, все знает. Поэтому не надо его учить. Все успеем!
Когда же мы встретились с ним у подножья горы, он мне тут же заявил, что надо торопиться. Мы поздно встретились и можем не успеть к рассвету. Необходимо взять верблюдов. Естественно, за мой счет.
– Как же так?
– рассердился я.
– Вы же сами мне сказали, что надо стартовать в двенадцать!
Поскольку все это мы обсуждали по-английски, Дерсу сделал вид, что он меня не понимает, вернее, что понял мое раздражение как полное согласие взять верблюдов и побежал за верблюдами.
Я понимал, что ему надоели эти восхождения с туристами через день и он обманул меня умышленно, чтобы не мучиться в очередной раз пешком, тем более что Аллах подобное восхождение лично ему за испытание не зачтет, поскольку Моисей не с Аллахом встречался на этой горе, не у него брал заповеди. Я рассердился не из-за того, что почувствовал себя в очередной раз разведенной простоквашей. Не из-за денег, потраченных на верблюдов. Я рассуждал, как человек, получивший математическое образование. Ведь если я полпути пройду на верблюде, то мне зачтется только половина грехов. А хотелось отработать все грехи за одну ночь. Потому что вряд ли я соберусь сюда еще раз.
В темноте верблюд шел мягко, но быстро, хотя у него не было фонарика. Первыми мы догнали группу немцев. Они отдыхали у самодельного ларька с напитками и очень завидовали тем, кто обгонял их на верблюдах. Уже через час мы стали обгонять все больше и больше тех, кто вышел значительно раньше нас, и дорога уже казалась освещенной из-за множества фонариков вокруг.
Главное теперь было - не смотреть вниз. Я понимал, что верблюд выбирал самый легкий для него путь, но он почему-то все время жался к пропасти. Обходя камни и валуны, раскачивался так, словно пытался катапультировать меня в эту пропасть. Что бы непременно и произошло, если бы меня от страха, когда я смотрел вниз, так плотно не заклинило между его горбами. Все время хотелось сказать верблюду: "Да посмотри же ты себе наконец под ноги!". Но верблюд гордо смотрел только вверх. Может, поэтому и не боялся пропасти, что просто не видел ее. Опустить вниз голову было ниже его фрегатного достоинства.
Есть святое правило. Если, скажем, на приеме у английской королевы вы не знаете, как вести себя за столом, следите за тем, кто умнее вас в этой ситуации, и просто повторяйте все движения за ним. Здесь, на Синае, синайский верблюд был умнее меня ровно настолько, насколько я умнее его был на российской сцене. Поэтому я стал подражать ему и тоже гордо смотреть вверх, туда, на вершину темного силуэта горы.
Тоненькой спиралью заползали на нее тысячи фонариков. Мерцая и подрагивая, они карабкались по темному силуэту горы и там, в вышине, превращались в звезды, плавно перетекая в Млечный путь.
Я до сих пор помню, как в этот момент мне захотелось, чтобы со мной рядом были все те, с кем я дружил еще в школе, в институте, все, кого я любил в своей жизни.
О пророке Моисее я вспомнил, когда дорога стала круче, все больше стало попадаться по пути валунов. Они мешали моему верблюду. Он недовольно фыркал, то и дело останавливался. Его трудно было сдвинуть с места, словно это был не верблюд, а осел. Хозяин все чаще и громче покрикивал на него, стегал какой-то длинной хворостиной, и верблюд снова шел дальше, туда, ввысь, в небо. Люди целыми группами уже останавливались на обочинах, чтобы перевести дыхание. Чувствовалось, что многие сильно устали.
Бедный Моисей! В отличие от нас он ведь не один раз поднимался на эту гору. И каждый раз там, наверху, Господь давал ему советы, как заставить избранный им, Богом, народ поверить в того, кто их избрал. Но избранники упорно сопротивлялись и продолжали поклоняться привычному идолу - тельцу. Хоть и идол, но конкретный, золотой. Его можно было пощупать и выпросить у него что-нибудь полезное для хозяйства. А Того, о ком рассказывал Моисей, никто ни разу не видел и не слышал, кроме самого Моисея. И неизвестно было, как и что можно у него выпросить. Правда, Моисей тоже Его не видел, а только слышал. Однако как можно было ему, Моисею, верить, если он обещал отвести их из Египта на землю обетованную, а сам заплутался? И столько лет водил хоть и избранных, но полуголодных соотечественников по одной и той же пустыне.
Даже сам Моисей растерялся. Он ради них столько грехов на душу взял целых двенадцать египетских казней. Крыс, мышей, жаб, саранчу... всю эту нечисть наслал на египетские поля, чтобы египетское народонаселение поголовно мучалось. "И для чего все эти мероприятия проводились? Чтобы египетский фараон по-хорошему отпустил евреев из Египта!
– видимо, не раз с горечью думал Моисей у подножья этой горы, на которую меня, кряхтя, затаскивал сейчас мой верблюд-фрегат.
– И он-таки отпустил. А вот соотечественники оказались неблагодарными. Радоваться должны были, что из плена вырвались!"
Хотя о каком плене может идти речь, когда патриарх Иосиф их сам в свое время в Египет всех перетащил? В отличие от фараона, которому служил, Иосиф разбирался в политэкономии и в государственном планировании и вообще знал не только много мудростей, но и хитростей. Даже жрецы-антисемиты ничего с ним сделать не могли - так фараон его слушался. Благодаря фараоновому послушанию Египет при жизни Иосифа стал больше всех других стран производить во времена послеэхнатоновского кризиса валового продукта на душу населения. Практически Иосиф был первым ученым-евреем при короле в истории человечества, потом многие пользовались этим "ноу-хау".