Его другая
Шрифт:
Карие глаза, испещренные морщинами, сощуриваются.
— Ты в это свято веришь?
— Да!
— Ну что ж. Пойдём.
— Куда? — торопею, смотря, как она тянется за своей сумкой.
— Снимать твои розовые очки.
Глава 42
Останусь пеплом на губах, Останусь пламенем в глазах, В твоих руках дыханьем ветра. Останусь снегом на щеке, Останусь светом в далеке, Я для тебя останусь — светом… (с) Город 312 — Останусь
Не
В памяти всплывает наш ночной разговор с Давидом. Его тревога, сочащееся напряжение, фразы о том, что мы справимся. Неужели это правда? Неужели он готов быть со мной, зная, что его ждёт такая участь?
Сердце раздувается от боли и любви к нему. А еще ноет. Изводится в страхе, потому что я все еще надеюсь, что это неправда. Что любящие родители не смогут отказаться от своего ребенка.
Прихожу в себя, когда такси останавливается у «Ахтамара».
Выбираюсь на улицу, осматриваясь по сторонам.
— Зачем мы здесь?
Выйдя из машины, Лусинэ становится рядом.
— Ты же думаешь, что Тигран пойдёт против традиций ради семьи? — надменно окатывает меня взглядом, — Так я тебе покажу как на самом деле обстоят дела. Может, тогда ты поумнеешь и поймешь, что ждёт Давида в будущем. Дай свой телефон.
Машинально разблокирую его и вручаю ей. Она вводит какой-то номер, звонит на него, а когда из её сумки доносится мелодия, отдаёт мне его обратно.
— Трубку не бросай, — достаёт свой мобильный и принимает вызов. — Подождёшь здесь.
Оборачиваюсь по сторонам и отхожу немного подальше от входа. Ребра вибрируют от галопа, которым скачет сердце, я дрожу, не понимая, что она будет делать, а потом слышу в трубке голоса.
— Лусинэ? — удивленный Тиграна Армановича.
— Здравствуй, — и уважительный, мягкий матери Давида.
— Проходи. Ты как здесь?
— Да вот решила зайти в универмаг, посмотреть Мариам платья к поступлению. Скоро экзамены, может присмотрю что-то достойное.
— Конечно. Если что придется по душе, можно будет приехать с дочкой, пусть бы выбрала себе то, что понравится.
— Я тоже так подумала. Сейчас сама прогуляюсь, приценюсь, а потом с ней приедем. Как твои дела? Устал?
— Да не успел еще, — смеётся мужчина, — пару часов как рабочий день начался.
— Да-да, ты прав. Это я уже успела и по магазинам пройтись и с Зарой по телефону поговорить.
— Да? Как она? Давно не слышал ничего от неё.
— Да всё так же. Родителей твоих видела не так давно. Говорит в неподходящий момент в гости зашла.
— Почему?
— Они как раз уборку делали, а Зара увидела твои альбомы детские, попросила посмотреть. Знаешь же, как она любит нос свой совать везде?
Тихое хмыканье служит подтверждением.
— Ну вот, листала-листала, и на снимок Лейлы наткнулась.
— Лейлы? — тон Тиграна Армановича вдруг опускается на несколько октав. — Откуда?
— Выяснилось, что твоя мама не смогла от всех снимков избавиться, как требовал ваш с Лейлой отец после того, как она замуж вышла за того поляка. Оставила одну и спрятала под какой-то другой фотографией. И тут она выпала, — крепче прижимаю к уху трубку. Лейла? Ваш отец? О чем она говорит? — в общем, папа Азат разорвал её на части и прямо в маму бросил. Жаль так её, — слышу в её голосе сострадание, но поверить не могу. Ни в него, ни в слова.
Тигран Арманович шумно выдыхает.
— Отец не прав, конечно. Но и мать… зачем было оставлять снимок, если столько лет прошло?
— Я думаю, она все еще любит Лейлу. Ведь материнское сердце нельзя успокоить даже спустя многие годы. Как она там, твоя сестра? Счастлива ли, жива ли? Неизвестно ведь ничего о ней.
— Лусинэ, давай не будем, — обрубает мужчина, — Это был её выбор — выйти замуж. Она знала на что идёт. Если тот её Яков…
— Якуб.
— Да какая к черту разница? Если тот Якуб был ей важнее, чем вся наша семья, то это её решение.
— Но она ведь приезжала потом к вам, хотела поговорить. Давиду тогда три года было, помнишь? Но её и на порог не пустили твои родители. И ты тоже. Ты ведь брат. Может нужно было бы узнать не нужна ли ей помощь сейчас? Связаться как-то?
— Нет у меня сестры. Уже больше двадцати пяти лет, как её нет. И знать о ней я ничего не хочу.
Рука с телефоном тяжело опускается вниз, я едва на ногах стою. Смотрю невидящим взглядом на дорогу, по которой проезжают машины, а сама будто в пропасть лечу. Всё вокруг смазывается в серую кляксу, дома, люди, здания. Становится уродливым и отталкивающим.
Голос Тиграна Армановича звучит в ушах похоронным маршем.
«Нет у меня сестры».
Нет сестры… И Давида не будет. По щеке стекает слеза, я напополам сгибаюсь от ужаса происходящего. Они ненормальные. Отказаться от сестры только потому что она выбрала любимого человека сердцем… бросить её. Ни разу не поинтересоваться как её жизнь. Может заболела, или осталась совсем одна? А что если он её бросил? Что если ей помощь нужна была, но всем, включая её собственных родителей было наплевать?
Осознание приходит резко, будто мне вскрывают черепную коробку и вталкивают его туда насильно. Это не простые традиции и устои, как я думала. Это что-то гораздо более глубокое. Непонятное мне, чужое.
Они не простят Давида. Не простят, если он выберет меня. Отвернутся и никогда не пустят на порог своего дома, как бы его отец его не любил.
А я бы могла любить его за них всех вместе. Моей любви хватило бы с лихвой, если бы… Если бы я была уверена в завтрашнем дне. Если бы точно знала, что всё будет хорошо, что мы будем вместе до самой старости и умрем в один день. А я не знаю этого.