Его маленькое (не) счастье
Шрифт:
Мои руки уже блуждают по ее телу, то сжимают, то ласкают. Невозможно сдержаться, когда она так близко. Дрожит, но поджимает губы, продолжая смотреть в окно.
— Алиса, — зову ее. — Поговори со мной, — хватаю ее подбородок и насильно поворачиваю к себе. — Ну что мне сделать? Что ты от меня хочешь? — Опускает веки, пряча от меня свои красивые карие глаза. — Это несерьезно. Тебе не нравится, когда я называю тебе ребенком, так не давай мне повод так говорить! — начинаю злиться.
— Дело не в этом! — распахивает глаза, смотря в мои. Перехватывает мои руки, отрывая от себя. — Дело
— А в чем тогда дело?
Отстраняюсь немного, потому что она меня не подпускает, упирается в грудь, пытаясь оттолкнуть.
— В серьезности, — заявляет девочка. Выгибаю брови, призывая продолжать. — Ты знаешь, что я тебя люблю. Я никогда этого не скрывала. Ты знаешь, я на все согласна. А вот про тебя я этого сказать не могу. У меня складывается впечатление, что ты сдался мне под гнетом развода с женой. Я — так… временное утешение.
— Ты сама хоть понимаешь, что несешь? Временное утешение? Ты серьезно? — я не знаю, что мне делать: смеяться или злиться. Может, встряхнуть ее, чтобы пришла в себя.
— Вот, ты не воспринимаешь меня серьёзно. Захотел — подпустил близко; захотел — отстранил. Я так не могу, — она спрыгивает с подоконника и идёт к двери. Дергает ручку. Заперто. Я перевариваю. Да куда уж серьезнее? Это же Алиса. Я бы вообще не стал ее трогать, если бы не был уверен в себе. — Открой! Выпусти меня! — требует опять, желая сбежать.
— Уверена, что хочешь уйти?! — выходит нервно, я бы даже сказал, агрессивно. Кивает. Качаю головой, пытаясь не сорваться. Нервно открываю дверь, выпуская девочку.
Убегает.
Значит, серьезности ей не хватает?
Будет тебе серьезно!
Очень серьезно!
ГЛАВА 32
ГЛАВА 32
Алиса
Похоже, я переборщила с претензиями и обидами. Очень сильно переборщила… После того, как я заявила ему о серьезности и снова сбежала, он холоден со мной.
Дура.
Боже, какая я дура!
Я всего лишь хотела услышать слова любви, три заветных слова. Что мне стоило об этом ему сказать? И ведь мне казалось, что я права.
С того момента прошло две недели. Платон очень холоден. Словно нас откинуло назад. Нет, мы никогда не были столь далеки друг от друга. И мне горько и больно. Нет, я не гордо страдаю. Я пытаюсь сблизиться, но Платон непреклонен. Он словно наказывает меня, игнорируя. И если это так, то это очень жестоко. Мне уже ничего не нужно. Ни слов любви, ни этой гребаной серьезности, о которой я кричала. Только бы все вернуть назад.
Несколько дней я еще строила из себя обиженную, пока вдруг не поняла, что ему все равно. А потом еще неделю пыталась загладить вину. Готовила ему завтраки, пыталась поговорить, ждала его по вечерам, расхаживала в неприлично короткой юбке. Даже притворялась больной, но в нем ничего не дрогнуло. Сухая благодарность за завтрак, совет надеть что-нибудь потеплее и вызов доктора на дом — это все, что он мне дал.
Я в таком отчаянии, что хоть вой. Что, в принципе, и делаю по ночам в подушку, ненавижу то его, то себя за глупость. С каждым днем мне все больше и больше кажется, что все закончилось… И от этого жить не хочется. Вчера я пошла на отчаянный шаг. Посреди ночи меня накрыло такой безысходностью, что я потеряла разум. Соскочила с кровати, укуталась в простыни и пришла к нему в спальню. Нырнула в одном белье под его одеяло и прижалась всем телом. Мне казалось, это поможет. Его тело не способно меня отвергнуть. Ведь он это все специально, воспитывает меня, как ребенка, чтобы больше не ставила ему ультиматумов.
Но ничего не вышло…
Никогда не чувствовала себя настолько глупо и неуместно. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Платон прогнал меня, заявив, что я веду себя недостаточно серьезно. Мне одновременно хотелось убить его и убиться самой.
Все кончено…
Утро начинается… Я просто открываю глаза за полчаса до будильника и смотрю в потолок. Спать не хочется, вставать тоже нет желания, даже думать ни о чем не могу, иначе меня вновь накроет истерикой.
«Ты уверена, что хочешь уйти?» — это все, что крутится в моей голове. И я, дура, ушла с гордо поднятой головой. Ушла. Он хоть бы предупредил, что это последний его вопрос и шансов больше не будет…
Не знала, что Платон настолько жесток.
Будильник оживает веселой мелодией. По инерции выключаю будильник, чисто на рефлексах поднимаюсь с кровати и иду в ванную, ничего не чувствую, кроме головной боли. Теплый душ, фен, расческа, одежда. Мне абсолютно все равно, как я выгляжу, беру первое, что попадется, и натягиваю на себя. Сегодня это оказываются черные утепленные лосины и длинная вязаная туника. Похоже, я ее не надевала никогда. Она мне не понравилась, казалось, я в ней как корова. А сейчас все равно.
Собираю волосы в хвост, закидываю в рюкзак тетради, ручки и спускаюсь вниз. Тишина. Все еще спят. Миланка шумит на кухне. Не хочу завтракать, но больше всего не хочу кому-то попасться на глаза. Милана начнет задавать вопросы, а я не готова давать ответы. У меня их просто нет.
Тихо смываюсь в прихожую, быстро одеваюсь и ухожу. Останавливаюсь во дворе. Зима в разгаре, морозно, еще темно. Бреду в гараж, где, по идее, меня должен ждать водитель. Но выехать не получается. Мой водитель задерживается и просит подождать его. Стоять на дворе холодно, возвращаться домой не хочу — сейчас все проснутся, и дом наполнится людьми. Но больше всего я боюсь посмотреть в глаза Платону после вчерашнего позора.
Разворачиваюсь и иду к Сашке с Ароном. Они не задают лишних вопросов. Выпью у них кофе. Прохожу в дом, на кухне что-то разбивается. Сашка снова что-то разбила. С утра она неловкая. Разуваюсь, иду на кухню.
— Что на этот раз?.. — спрашиваю я. Не договариваю, впадаю в ступор. Чашка и правда разбилась, на плиточном полу осколки и брызги кофе. Но этой парочке все равно. Саша сидит на стойке с откинутой головой, закатывая глаза и царапая столешницу, пока Арон…
О боже! Кажется, что я краснею от кончиков пальцев до кончиков волос. Вылетаю из кухни.