Его плохая малышка
Шрифт:
— А теперь, Темпест, я собираюсь взять...
Дверь в класс распахивается и с грохотом слетает в кабинет прямо с петель. Мы оба в смятении, и мое сердце внезапно воспаряет, когда Кристиан с ревом заходит внутрь. Хершман вскрикивает и поворачивается, но Кристиан откидывает стол и врезается прямо в профессора, сбивая с ног.
— Ах ты сукин сын! — прокричал Кристиан, дергая Хершмана за галстук и нанося удар кулаком прямо в челюсть. Профессор кричит, но Кристиан не унимается — бьет его снова и снова, пока наконец не швыряет его на пол. Все тело Кристиана натянуто, как струна, мускулы на плечах и на руках напрягаются, когда он угрожающе тычет пальцем
— Если ты еще хоть раз прикоснешься к ней или к кому-нибудь другому, я закопаю тебя в эту чертову землю, понял? — он рычит, его лицо — маска ярости, когда он стоит над профессором.
Но вдруг Хершман начинает смеяться. Кристиан напрягается и уже готов снова наброситься на Хершмана, когда старший профессор качает головой и хихикает, а изо рта у него течет кровь.
— Заткнись, придурок, — шипит он. — Я знаю о вас все, директор. — Он искоса смотрит на Кристиана. — Вы всех своих учениц в школу подвозите?
У меня кровь стынет в жилах.
— И всех домой везете? В свой собственный дом?
Он хихикает, выплевывая кровь изо рта.
— Да, я поехал за тобой и увидел ее, — он тычет в меня большим пальцем. — Ехал до твоего дома. И с уверенностью могу сказать, что ты продержал ее там всю ночь.
Он свирепо смотрит на меня.
— Не так ли, маленькая шлю...
Хершман хрюкает, когда Кристиан бьет его ногой в ребра.
— Продолжай в том же духе, придурок! — он сплевывает. — Ты можешь избивать меня сколько угодно, но тебе не поздоровится, Ноллс. Я работаю в штате. А ты? — Он хихикает. — Я внесу тебя в черный список всех частных школ в этой чертовой стране, но не раньше, чем расскажу всем о твоих маленьких проделках с ученицей!
Раздается кашель, и внезапно мы все поднимаем глаза, и я замираю.
Половина школы столпилась вокруг выбитой двери, с отвисшими челюстями, глаза широко раскрыты, и каждый из них держит в руках мобильный телефон, снимая. Другие профессора, заместитель директора Далтон, студенты и большая часть административного персонала.
В кабинете воцаряется тишина, и, клянусь, я вот-вот провалюсь под землю, как вдруг он оказывается рядом, поднимает меня, берет за руку и оттаскивает от Хершмана. И вдруг, прежде чем успеваю это осознать, он разворачивает меня, притягивает прямо к себе. И там, прямо на глазах у всех, Кристиан целует меня.
Целует страстно, и я чувствую, как он вкладывает каждую частичку себя в этот поцелуй, пока остальная часть комнаты не растворяется, и клянусь, что здесь только мы, парящие в пространстве. Он медленно отстраняется, его глаза встречаются с моими, и на его лице появляется улыбка.
— Знаешь что, ангел, — бормочет он. — Ты права. К черту этот город и это место. — Он ухмыляется. — Все, что мне нужно в этом мире, я держу прямо здесь, в своих объятиях, а остальное — просто фоновый шум.
Он снова целует, так что у меня подгибаются коленки и замирает сердце.
— Моя, Темпест, — тихо говорит он. — Мой идеальный шторм.
Я обнимаю его и крепко целую, а когда слышу хихиканье из толпы, то не прекращаю поцелуй, а просто поднимаю руку и отмахиваюсь от них всех.
Он прав: к черту всех этих людей. Потому что все, что нам нужно, мы имеем прямо здесь, друг с другом, а остальное?
Ну, а все остальное — просто шум вокруг.
Эпилог
Кристиан
Когда перехожу улицу, передо мной мелькают красные и золотые листья, и я поднимаю воротник
К ней.
Видите ли, несмотря на все дерьмо с Хершманом и после того, как все открылось, Темпест действительно отправилась в Гарвард. Как оказалось, даже в таком снобистском и финансово коррумпированном городе, как Уэст-Хейвен, на учителя, угрожающего будущему ученика и требующего сексуальных услуг, смотрят с неодобрением.
Администрация и мной была не особо довольна, но не возражала против того, чтобы я лично возглавил расследование сомнительных угрызений совести Хершмана, особенно в той части, где дело касалось его работы в качестве преподавателя Темпест. Оказывается, если бы люди потрудились копнуть глубже, а не поверить на слово Хершману, они бы увидели то, о чем я догадывался с самого начала: Темпест не провалила ни одного зачета в ее выпускном классе, он, черт возьми, понизил ее оценки после того, как она потребовала от него прекратить попытки наложить на нее свои гребаные руки. Весь этот инцидент с его машиной, а затем и то, что на следующей неделе ее поймали с краденым пивом в библиотеке — все это из-за того, что она узнала об Эми Сандерс и о том, что он с ней сделал. Люди любят притворяться, а она поступила именно так, как я мог ожидать от своего идеального шторма.
Мы копнули глубже, и оказалось, что Хершман к тому же надавил на ее профессора экономики, доктора Снелла, чтобы подставить ее и по этому предмету.
К черту это дерьмо.
Они — точнее я — разыскал семью Сандерсов и убедил их снова дать показания, и на этот раз я заставил людей, черт возьми, слушать их.
И люди услышали.
Хершман не попал в тюрьму, как следовало бы, но его выгнали из Торнбулла. Тогда я попросил о кое-каком одолжении у знакомых бывших головорезов, которые пошли к нему домой и провели с ним некоторое время. Теперь у него на лбу вытатуировано слово «насильник», и, как мне сказали, его член вряд ли когда-нибудь сможет стоять.
К черту его.
Ветер налетает на меня, и я иду по нашей улице прямо от Гарвардского кампуса. Итак, теперь она здесь, в школе, где ей самое место, с чистой характеристикой, ведь все, что касается инцидента с машиной, вычеркнуто из ее дела.
И вы разве не знаете, что она все еще трахается со своим профессором.
Не директором, профессором.
Видите ли, мое пребывание в качестве директора в Торнбулле, честно говоря, никак не могло продолжиться. Я понял это в ту же секунду, как ворвался в класс Хершмана. И я определенно знал это, когда целовал ее перед половиной школы. И я бы сделал это снова, миллион раз.
Черт, я понял, что не задержусь в Торнбулле, как только вошел в свой кабинет и увидел Темпест. И действительно, работа директором не для меня. Она имела мало общего с преподаванием, просто руководство, а я уже достаточно делал этого на службе. Я хотел преподавать, как моя мать. Хотел способствовать обучению и помогать умам расти и расширяться, а это сложно делать в качестве школьного директора и создателя правил.
Поэтому я уволился.
Но город заплатил мне за работу. Впрочем, это не имело большого значения. Технически, я не сделал ничего плохого. То, что случилось с Темпест и со мной, конечно, было неуместно, но, учитывая, что ей восемнадцать, и она совершеннолетняя, и все происходило по обоюдному согласию, единственным реальным нарушением стало то, что я был ее директором и все случилось на территории школы.