Его выбор
Шрифт:
— Мама… я не хочу...
Рэми не договорил, чего он не хочет. Кровь молоточком била в виски. Перед глазами вдруг потемнело, мир потух в мгновение, лишившись красок. Стало все неважно, все глупо, все бесполезно. И двигаться бесполезно, и дышать бесполезно, и жить... бесполезно.
— Живи, сынок… — мягко прошептала мать. — Ради всех богов, беги!
— Не могу…
— Не уйдешь, — прошелестел над ними тихий шепот.
Вновь обжег браслет на запястье, будто разозлившись. В кроваво-красных, пронзенных синими лучами, облаках промелькнуло лицо, перекошенное
Не сбежишь...
— Беги! — в голосе матери послышались нотки безумия.
Бежать! Ноги скользят по листве, бьют в лицо ветви, но они бегут. Утопают ступни в листьях, гонит хлыстом страх. И сгущается вокруг тьма. Только бы не потерять маму! Только бы не поскользнуться о какой-нибудь корень, не упасть на мягкую землю и не остаться в лесу одному. Только бы не поддаться усталости и схватить ртом чуточку больше воздуха! Как же тяжело дышать… Ар, где же ты, Ар? Почему?
Земля резко скользнула вниз, тьма сгустилась. Под ногами зачавкало. Рэми несколько раз поскользнулся на грязи, ноги его вымокли насквозь, ступни оледенели. Жутко от заживо гниющего леса! Домой бы! К Ару!
Рэми уже думал, что не выдержит, но мать пошла медленнее. Она тяжело дышала, прижимая к себе испуганную, тихо плачущую сестренку, но даже теперь Рэми поспевал за ней с трудом. Хотелось пить. Еще больше — увидеть брата. Ар всегда был рядом. Ар всегда защищал. Ар всегда знал лучше… Ар ушел…
Под ногами чмокало подсохшее за жаркое лето болото. Темнела на кочках клюква, нестерпимо горько пах багульник. Глухо сыпались на землю высохшие ягоды с потревоженных кустов голубики. Ноги стали неподъемными, как закованные в железо, каждый новый шаг давался тяжелее, чем предыдущий, хотя казалось, что тяжелее уже некуда. Что еще чуть-чуть, и он упадет.
— Остановимся.
Рэми так долго ждал этих слов! Он сполз на землю, жадно глотая ртом воздух. От листьев шел прелый, влажный аромат. Мгновенно намок под Рэми плащ, тихонько запищала рядом испуганная сестра. Мать грубо вырвала его из вороха гниющих листьев, заставив сесть на кочку повыше и прислониться спиной к влажной, поблескивающей в полумраке березе.
Сестра вдруг встрепенулась и кинулась в объятия Рэми, заплакав:
— Ар. Хочу к Ару!
— Забудь об Аре, — зло ответила мать. — Ара больше нет. И той жизни больше нет. Нет! Слышишь!
Рэми хотел возразить, выкрикнуть, что брат жив, что это все неправда и так быть не может, но мать схватила сына за плечи, глубоко заглядывая ему в глаза. Она ничего не говорила, да вот только во взгляде ее черным туманом клубился страх. Боится. За себя боится, еще сильнее — за него и сестру. И хочет попросить о чем-то, только не знает как.
Ар… имя всколыхнуло боль. Ар говорил, что у Рэми дар, очень редкий. Что он многое может, если захочет. До этих пор не хотел. Но теперь, глядя в отчаявшиеся глаза матери, он понял, что больше
Она ничего не сказала и, опустившись на соседнюю кочку, замерла. Пошел вдруг снег. Лицо матери, бледное, чужое, расплывалось в белоснежных всполохах, земля быстро покрывалась белым. Все вокруг укутала снежная тишина и стало вдруг светлее и понятнее.
— Это дядя, да? — спросил Рэми, уже зная ответ на свой вопрос. Мама едва видно кивнула, Лия пискнула, пряча лицо на ее груди.
— Он всегда найдет тебя, покуда ты…
— …останусь магом? — сам не зная почему спросил Рэми, уже зная ответ. Найдет и заберет маму и Лию, как забрал Ара.
В Рэми вдруг что-то надломилось, и вместо боли, непонимания, страха, разлилось по груди спокойствие. Где-то в глубине души он понимал, что поступает неправильно, что предает нечто ему очень дорогое, но пока утихало внутри сомнение, губы уже улыбались матери. Он показал свои запястья, на которых медленно потухала непривычно-золотистая татуировка, и спросил:
— Этого ты хочешь?
Мать затравленно кивнула. Вновь до боли нагрелся браслет и чужой голос что-то успокаивающе зашептал на ухо, а невидимые ладони погладили по волосам. Все будет хорошо, все обязательно будет хорошо, успокаивал этот голос. И говорил, что поможет, и руками Рэми обнимал сильнее сестру, и его губами шептал незнакомые заклинания, и увеличивал его силу, растекающуюся по груди ласковой волной.
— Больно, — простонала малышка.
— Прости… — шептал Рэми, прижимая ее сильнее.
Сила струилась сквозь кожу, окутывая Лию ласковым, теплым коконом. Рэми стал с Лией единым целым, принял на себя огонь ее боли. Где-то вдалеке его собственное тело судорожно всхлипнуло, сжало зубы и ответило на льющуюся в вены муку горькими беспомощными слезами.
Лия заснула. Окружающее ее пламя погасло. Рэми, только сейчас поняв, что мелко дрожит от напряжения, бросил взгляд на увитые золотыми завитушками запястья сестры и попросил мать:
— Дай мне руку.
Он с грустью смотрел на синюю вязь татуировки на материнских запястьях. Ар говорил, что своим высоким родом надо гордиться, гордиться синими знаками, что на всю жизнь были вшиты в магию татуировки. А мать хотела чего-то иного. Хотела изменить синий на желтый, и Рэми смирился. Никогда ему не стать высшим магом. Никогда не доказать старшему брату, что и высшим магам можно доверять. Брата больше нет. И магии Рэми скоро не будет…
Когда все закончилось, он почувствовал себя страшно уставшим. Изменить их одежду на более скромную и дешевую далось гораздо легче. Работать с неживым умел каждый маг, даже не высший. А вот переписать нити татуировки, наверное, не удалось бы даже учителю. Рэми должен был бы собой гордиться... но не мог, сил не хватало. А когда он наконец-то закончил, где-то глубоко внутри запечаталась тяжелая дверь, увитая серебристыми рунами. За той дверью осталось что-то очень важное. Что-то, о чем Рэми не хотел вспоминать. Кажется, ему недавно было больно... только он уже не помнил.