Его выбор
Шрифт:
— А я бы не хотел, — прошипел Эдлай.
Увиденное пугало. Эдлай в очередной раз подумал, как много беды мог бы наделать один человек, наделенный такой силой. А в Кассии их слишком много.
— Нельзя одаривать подобной мощью.
— Боги лучше знают, что делают, — усмехнулся Сеен. — Меня высшие маги восхищают. Да, они необычны… они прекрасны. Но я бы не хотел быть ими. Наверное… частично из-за таких, как ты.
Эдлай ничего не ответил на слова Сеена. Во-первых, ему не очень-то хотелось спорить, а во-вторых, возле портала происходили вещи гораздо более важные: телохранитель отшагнул чуть в сторону и склонился в глубоком поклоне.
Эдлай уже не по собственной воле, по велению обессилевшего тела, рухнул на колени. Сломанная в один миг гордыня всколыхнула внутри волну злости: он ненавидел стоять перед кем-то в униженной, рабской позе, пусть даже этот кто-то был самим повелителем Кассии.
Из портала вышел человек, воздух сразу же загустел, перехватило дыхание. Эдлай сам этого не ожидал. Он-то наивно полагал, что давно привычен к ставящей на колени силе былого друга. Оказалось, с таким трудом добытую привычку с легкостью рассеяла двухлетняя разлука.
— Помоги ему, Даар, — приказал повелитель.
Телохранитель еще раз поклонился Деммиду, подошел к Эдлаю, опустился перед ним на корточки. Он мягко прикоснулся к запястьям дозорного, и нити магических татуировок немедленно отозвались, изменяя узор, вплетая в него новые витки. Сразу же стало легче. По знаку телохранителя Эдлай медленно поднялся и, подойдя к повелителю, склонился перед ним в глубоком поклоне.
Деммид не изменился за эти несколько лет. Все тот же обжигающий холодом взгляд синих глаз, та же властная, слегка покровительствующая улыбка на губах, те же скупые, выверенные разумом, движения. Раздражающая привычка говорить предельно ровно, чеканя каждое слово, тоже никуда не делась. Смысл таких слов, еще и оплетенных магией, доходил почти мгновенно, и повторять повелителю не приходилось никогда — его приказы высекались на древе памяти глубокими рубцами.
— До сих пор злишься за смерть Алана? — ровно спросил Деммид.
— Я не смею… — ответил Эдлай внезапно осипшим голосом, — на тебя злиться…
— Потому что я повелитель? Или потому что ты меня простил?
Эдлай сглотнул. Что он мог ответить? Что до сих пор помнит? Что не может перестать ненавидеть? Или что в жизни бы не встретился с повелителем, если б не прямой приказ? Зачем облекать в слова очевидное? Деммид это и так знает. По глазам видно. А все равно позвал. И все равно травит душу… Только вот зачем? У Деммида ведь ничего не бывает просто так.
Повелитель окинул дозорного равнодушным взглядом и так же спокойно, будто и не произошло ничего, продолжил:
— Когда Алан ушел за грань, ты был смелее, Эдлай. Не ты ли назвал меня в лицо убийцей?
Эдлай и назвал. А потом долго выслушивал полный страха, укоризненный шепот старшей сестры, читал убивающее сочувствие во взгляде Сеена. Еще дольше ждал дозорных, застенка да плетей за дерзость. Дождался лишь приказа удалиться в провинцию, впрочем, это оказалось именно тем, в чем Эдлай тогда нуждался.
— Прости… я был не в себе, — продолжал врать Эдлай, хотя вовсе не чувствовал себя виноватым.
Деммид заслужил те слова. Эдлай хорошо помнил, как жена повелителя ворвалась в тронный зал во время приема. Помнил, как прилюдно обвиняла мужа в измене, как припадочно кричала, что никогда не простит, что вернется домой, в Ларию, что лишит себя жизни.
Помнил,
— А мне казалось, — продолжал Деммид, — что именно тогда ты был правдивым, а не теперь. Жаль. Время меняет людей. Впрочем, позвал я тебя не для этого. Ты приготовил, что я просил, Сеен?
— Да, мой повелитель, — оживился стоявший в стороне зять, — хариб ждет в отведенной для тебя спальне. Если желаешь отдохнуть…
— Не желаю. Проводи меня, Сеен, а ты, Эдлай, иди за мной.
Дозорный вновь поклонился, не посмев отказать.
Спальня, убранная в темно-синие цвета повелителя, была для привыкшего к казармам Эдлая излишне роскошной. Огромная кровать с расшитым серебром балдахином, завешанная тонкой полупрозрачной тканью, казалась небольшой из-за размеров самой комнаты. С расписанного под ночное небо высокого потолка поблескивали звезды. Испускали окрашенный синим таинственный свет хрустальные люстры.
А на противоположной от кровати стене, оживленное магией, тихо плескалось море, над которым всходила огромная луна. Эдлай так любил море, возле которого родился, так по нему, оказывается, соскучился. И по соленому запаху, и по упавшим на лицо брызгам, и по разлитому по волнам серебру. Здесь не хотелось ни злиться, ни о чем-то беспокоиться, но опасное раздражение в душе не угасало.
Вздохнув поглубже, Эдлай вернулся с спальню, чтобы успокоиться, огляделся. Мебели в спальне было немного: письменный стол у стены, по которому гуляли отраженные водой блики, пара стульев с украшенными резьбой спинками и обитых нежной, бархатистой тканью. Тут же был и сундук, на котором лежала приготовленная для повелителя одежда богатого рожанина.
— День вновь был нелегким? — начал Сеен, когда хариб Деммида без слов принялся за бесконечные мелкие застежки, заменявшие швы на церемониальном наряде повелителя — арханы, согласно обычаю, никогда не носили сшитую одежду.
— А когда он был легким? — расслабленно отозвался Деммид. — Все хотят одного — власти и золота, и не понимают, что и того, и другого всем я дать не могу. Арханы донимают жалобами друг на друга и на дозорных, которые их плохо охраняют. Дозор жалуется на арханов, что не могут построить им приличные казармы и обеспечить достойной едой и жалованием.
Хариб осторожно расстегнул четыре золотых браслета, собирающих на плечах и запястьях Деммида паутину свободных рукавов верхней туники. Один за другим упали в шкатулку украшенные драгоценными камнями перстни, облегчая ладони повелителя, рядом легли шелковые перчатки.
— Жрецы требуют новых каторжников, не понимая, что я не могу осуждать невинных и отправлять их на рудники только во имя богов, — продолжал повелитель. — Рожане сетуют на голод и на зверство старейшин и арханов. Налоги не устраивают всех. Мою канцелярию засыпают жалобами и криками о помощи. И всем подавай решение не простого секретаря, а самого повелителя. Люди не понимают, что я один, их слишком много, а законы Кассии всех хлопот не решают. Ни одни законы не решают.