Его выбор
Шрифт:
— Ты! — Оуэн бросился к слуге и занес руку.
— Не тут! — одернул гостя Арман, оглянувшись на Эрра. — Мой брат — высший маг. Для него чужая боль — его боль.
Оуэн остановился, с интересом посмотрел на брата — высшие маги не столь частое зрелище в Кассии. Теперь наверняка распустит по школе не очень красивые слухи, но Арману было все равно. Для него был важен только Эрр.
Брат смертельно побледнел, губы его задрожали. Поняв, что Эрр сейчас заплачет, Арман бросился к нему, опустился перед ним на колени и начал говорить первое, что пришло
— Ничего страшного…
— Его не будут бить? — спросил Эрр.
Арман знал, что будут, но все же ответил:
— Нет, конечно, нет, — обнимая брата за плечи и прижимая к себе.
Ну да, соврал. Да, думал, что Эрр не узнает об обмане. Да, давно и думать обо всем забыл, увлеченный скачкой. Но… плакать-то из-за этого зачем?
Поняв, что день безнадежно испорчен, Арман зло бросил хлыст подбежавшему слуге, приказал поймать и расседлать лошадь и бросился на поиски Эрра. Надо поговорить с братом, надо объяснить. Надо заставить его выбросить эту дурь из головы… вставать между хозяином и слугой — это дурь. Даже если хозяин такой, как Оуэн.
Брат нашелся в своей комнате. Маленькую, уютную, по мнению Армана излишне уютную, спальню заливал солнечный свет. Сквозь открытые окна доносился запах сирени, легкий ветерок ласкал золотистые занавески, солнечный свет гулял по светло-желтым стенам, отражался от небольшого письменного стола, золотил белоснежный балдахин.
Опустив голову, Эрр сидел на краешке кровати, плечи его тряслись от рыданий, руки вцепились в шелковые простыни, беспощадно сминая дорогую нежную ткань.
— Простите, — сказал стоявший у окна виссавиец. — Он подключился к мальчику, потому вновь почувствовал его боль. Мы не заметили, не подумали, простите.
Арман не слушал. Он подошел к брату, опустился перед ним на корточки и умоляюще сказал:
— Перестань.
Братишка поднял голову и, увидев его взгляд, Арман встал и вышел. Глупо, трусливо, но как выдержать-то?
Целую седмицу Эрр не разговаривал с братом. Арман не мог спать, не мог есть, не мог сосредоточиться на уроках. Он видел лишь полный ненависти и презрения взгляд, который раньше был так же полон лучившейся, всепонимающей и всепрощающей любви. Страшно…
А когда ночью бушевала на улице гроза, в спальне Армана появился виссавиец:
— Ваш брат…
— Почему вы сами не…
— Вы не знали? — удивился виссавиец. — Потому что мы не можем к нему подойти. Его сила пускает только вас.
Арман вскочил на ноги и бросился в соседнюю спальню, чуть было не снеся маленькую дверь с петель. Окна были раскрыты, дождь стегал занавески. Гуляли по стенам тени, отблески молний отражались от мраморных глаз сидевших у дверей статуй. Эрр метался на кровати, сминая в ногах одеяло и простыни, охваченный очередным кошмаром. Позднее долго плакал, успокаиваясь, гораздо дольше, чем обычно. А Арман прижимал его как можно крепче и шептал, что больше никогда… ни за что… его не обманет. И помогать будет всем! Пусть только братишка на него больше так не смотрит!
—
Эрр заснул. Скользнувший в спальню виссавиец закрыл окна, отрезав их от все еще бушующей грозы, подкинул в камин побольше дров и помог Арману уложить Эрра на кровати поудобнее.
— Почему? — спросил Арман.
— Не понимаете? — казалось, удивился виссавиец. — Он целитель. Для него почувствовать чужую беду и пройти мимо, если мог помочь, это самое страшное преступление. Надеюсь, пройдет, если не пройдет, я прошу целителей душ об этом позаботиться, иначе ему будет сложно выжить в Кассии.
Арман вздрогнул.
— А пока, прошу вас, будьте осторожнее. В следующий раз он может не простить даже вам. А он вас настолько любит… что обида на вас разобьет ему сердце.
На следующий день Арман приказал отдать сколько угодно золота, но выкупить у Оуэна его мальчишку. И дал себе слово, что более ни один «приятель» не заглянет в их городской дом. Ибо с него хватит.
Воспоминание вспыхнуло и погасло, в один миг. Армана грубо схватили за плечо и швырнули на пол. Врезавшись в тюфяк с больной старухой, Арман сжался, ожидая нового удара, и вздрогнул от прозвучавшей в голосе Эдлая угрозы:
— Не смей трогать моего воспитанника, виссавиец!
Синяя ткань коснулась плеча, когда виссавиец, резко развернувшись, ответил:
— Тогда скажи своему воспитаннику, чтобы он не прикасался к вождю.
А потом тот же голос, но гораздо мягче:
— Элизар?
Взгляд вождя, ошеломленный, испуганный, даже в чем-то по-детски наивный, скользнул по зале, голос дрожал беспомощностью, а вопрос заставил Сеена довольно улыбнуться:
— Он бы меня не простил?
Вождь схватил за грудки замершего рядом виссавийца и выкрикнул:
— Не простил, правда? За каждого из них бы не простил? Ответь!
— Не простил бы, — прошептал виссавиец. — Жестокость было почти единственным, что он не мог простить. Даже своему брату.
Элизар покачнулся и прижался лбом к створке двери. Все молчали. Тяжелое это было молчание, полное боли, всхлипов и стонов. И Арману вновь захотелось убраться прочь из этой залы, восстановить покой внутри, сдаться и забыть. Обо всем.
— Ты выиграл, мальчик, — прохрипел вождь. — Странно… мне преподал урок какой-то чужой мальчишка… Целители вернутся в Кассию, радуйся. Уже сегодня мои люди помогут больным в твоем замке.
Чужой? Ради богов, Арман тоже Элизара не жалует.
— Как скажешь, вождь, — ответил глава рода, поднимаясь.
— А теперь ты мне покажешь то, что хотел показать, и мы распрощаемся.
Потом вождь долго стоял в кабинете Эдлая и смотрел на широкий стол, над которым магия воссоздала миниатюрную копию знакомого Арману леса. Над серым болотом, единственным, что осталось от дома, от Эрра, от сестры и мачехи, возвышался переливающийся синим, полупрозрачный купол. Магия их убила. Магия должна была защитить их покой.