Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет
Шрифт:
«Когда в колхоз записались, коней сводили всех. У нас крестная была старая, и когда тятенька повел лошадь – Лаской звали – она ее похлопала по шее, всю обняла, всю обревела. И увел тятенька лошадь… Вот, помню, мужик и женщина едут на телеге, и женщина воет, как по покойнику. Жалко ей лошади-то».
«Раскулачивали всех подряд: нищих, которые изо дня в день работали. Был в деревне Степан, у него даже лошади не было, на жене пахал – тоже раскулачили. Все труженики, но все врагами оказались. Еще в деревне семья была: бабка с внуками, не шли в колхоз, так у них окна выбили, дверь с петель сняли, все, что можно, отобрали. Бабка лежит на печи и плачет от бессилия, а внуки – от страха».
«…Сочли нас за кулаков. Стали накладывать большие
А соседа одного так же раскулачили, ему некуда было деваться, так он повесился на березке. Золовка у меня жила в селе Крымыже, двор у них продали, лошадь взяли, послали на лесозаготовку, лошадь там у них пропала, а было у них четверо детей… Детей кормить было нечем. Муж от такого переживания задавился. Церкви были закрыты, священника расстреляли на кладбище у толстой елки.
Люди сдали все в колхоз. Часть бросила дома и уехала в город. Во главе колхоза ставили тех лентяев и выпивох, которые плохо работали на своем подворье. Люди это очень переживали. Хозяина во главе колхоза они не видели, а русский человек всегда уважал работящего мужика… Мужик серьезно не верил в колхоз, он думал, что, мол, поиграют большевики и успокоятся. Но большевики не поуспокоились, началось раскулачивание. Настоящих кулаков в округе не было, было много хороших, работящих, настоящих мужиков. И вот новая власть в деревне в лице бывших лодырей стала грозить всем средним хозяйствам раскулачиванием, особенно тем, кто не поил самогоном и водкой. Начали заниматься вымогательством. Немало хороших хозяйств было ликвидировано: отбирали дома, мужиков с женами ссылали, стариков с детьми пускали по миру. Оставшихся детей и стариков обычно соседи брали по домам, кормили, поили, одевали. Один из домов, конфискованных государством, соседи собрали деньги и выкупили обратно, передав семье, в которой было 10 детей».
Это – конец 20-х – начало 30-х годов.
Прошло несколько лет – ив 1937–1938 годах уже никому не разрешали взять в дом детей арестованных и сосланных или расстрелянных родителей. Их отправляли в детские дома, где воспитывали в презрении и ненависти к родителям – «врагам народа».
«…По железной дороге на Котлас почти ежедневно шли составы товарных вагонов, в которых везли людей целыми семьями. Эти вагоны-теплушки охранялись конвоирами с собаками. Люди говорили, что везут на север, на Печору “контру” и кулаков, которые идут против советской власти. Мальчишки моего возраста бегали на разъезд посмотреть на эти охраняемые поезда с людьми».
Профессор, собравший эти записи о реальных событиях, пишет: «Ужасающая бедность, полуголодное рабское существование основной массы крестьянства – главного податного сословия России <…> просто поражают сегодня наше воображение…»
Почитайте и подумайте – это те самые годы, когда в Москве и в других крупных городах в магазинах были продукты по более или менее доступным ценам.
«.. Из постели было одно одеяло на семь человек да две подушки… На ногах вся семья круглый год носила лапти. Весной и осенью к лаптям приделывали деревянные колодки… Мыла не было. Делали щёлок. Это нагребали из печи в тряпку золы и замачивали, им мылись и стирали одежду. Керосину было мало (об электричестве, как видим, и речи нет. —М. Ч.), сидели с лучиной на посиделках (по очереди их делали), один кто-нибудь весь вечер дежурил у корыта, жег лучину…»
Страшная жизнь деревни после войны была полностью скрыта от городских жителей. Телевидения еще не существовало, в газетах об этом не писали. Да многие горожане и сегодня, при огромном количестве опубликованных документов, не представляют себе, как жили крестьянские семьи страны-победительницы.
Егор Гайдар в 70-е – годы своего студенчества – уже прекрасно знал, за чей именно счет устраивал Сталин в конце 40-х – начале 50-х годов ежегодные (первого апреля) копеечные снижения цен. За которые и сегодня люди, не привыкшие размышлять и анализировать (зря потратившие юность, не научившись этому!), не устают его благодарить.
Немало сел, в которые не вернулся живым ни один мужчина. Во многих семьях погибли и отец, и сыновья.
Причина этого трагического положения послевоенного села простая: в городе часть мужчин – среди них и выходцы из деревень, работавшие на заводах, – оказалась забронирована. Их не имели права забирать на фронт, потому что предназначали для работы в оборонной промышленности. Они должны были ехать со своими заводами на Урал и налаживать там производство танков, снарядов и т. п. В деревнях же мужчин призывного возраста забирали под метелку. Все работы ложились на женщин и подростков.
Еще записи:
«Мой отец в 1944 г. был репрессирован за то, что, побыв в своей деревне в отпуске и вернувшись назад на завод, рассказал, что пахал дома на бабах землю. Расценили это как “дискредитацию” советской власти, дали ему 10 лет. Срок отбыл полностью, вернулся в 1954 г. больным человеком и скоро умер».
«Перед концом войны ездила по деревням – работала заготовителем, так приходилось собирать налоги. А налоги были очень большие на каждое хозяйство наложены… А где люди должны взять? Ведь война уже идет четвертый год… Были такие семьи, что от хозяина остались одни дети, их по три человека, а мать одна – и та выбилась из сил. Вот однажды я захожу в одну избу (была открыта), спрашиваю: “Кто есть?” Молчок, никто голоса не подает, перешагнула порог: справа стоит кровать деревянная, совсем голая, в переднем углу стоит стол, на столе чугунок, но пустой – в нем ничего не было. Я прошла в кухню – никого, ни звука. Когда вернулась обратно, взглянула на потолок и увидела полати, а на них пять детских головок, так на меня уставились, как будто я их возьму и съем. Спрашиваю их, чего они там делают. “А мы здесь лежим”. Оказывается, у них буквально нечего одеть, все они голые, даже рубашонок нет, и в избе шаром покати – ничего нет. Мать на работе в колхозе, корову зимой съели, и каждый день чугунок варят ведерный картошки – этим и живут. А еще налог какой-то с них просить…
.. Вот как приходилось жить… Дождались! Война кончилась. Стали возвращаться домой солдатики по одному, по два человека – а уходили десятками».
Очень важное обстоятельство: многих из тех, кто выжил на фронте, провезли мимо родных мест непосредственно в Гулаг – в казахстанские лагеря, в Магадан, на Колыму…
Кого же? Тех, кто по вине Сталина в первые же месяцы войны оказался в плену (таких насчитывается около четырех миллионов). Они бежали из немецких лагерей, с трудом пробирались к линии нашего фронта, воевали – и после Победы оказались в «своем» концлагере. Есть такая книжка – Льва Разгона, человека, просидевшего в сталинских лагерях 17 лет, – «Плен в своем отечестве». Очень точное и очень грустное название.
Почему, спросит кто-то из моих читателей, – «по вине Сталина»? Да потому, что он, не доверявший никому на свете, ни родным, ни друзьям, неизвестно почему поверил одному человеку на свете – Гитлеру. Которому, как уже было сказано, никто в мире, кроме него, давно не верил! Заключил с ним в 1939 году два договора – один о ненападении, а другой – секретный – о дружбе! И уверял всю страну, что теперь мы с Гитлером дружим и он ни за что на нас не нападет. И не готовил страну к войне – хотя, как известно теперь из рассекреченных недавно материалов нашей внешней разведки, ему поставляли совершенно точные сведения о близящемся начале войны непосредственно из штаба Геринга…