Ехал грека через реку
Шрифт:
— Ей хватило пятнадцати секунд, — завершила свою речь Ася.
Адам осторожно лег и обнял ее.
— Почему все вокруг такие странные? — спросил он. — Как будто сговорились.
— Они просто строят свою жизнь, а мы свою, — ответила Ася рассудительно. — А иногда возникает конфликт интересов. Лене ведь тоже нелегко приходится — ей нужно все время тревожиться о том, что муж узнает о существовании Евы. Строить свое будущее на столь шаткой основе очень хлопотно. Она позвонит, как только закончится медовый месяц. Кто знает, какие кошки скребутся на ее сердце. Твой папа… он заботится о
— Почему ты такая умная, когда дело касается других, и такая глупая, когда речь идет о тебе? — Адам провел пальцами вокруг глаз Аси, желая стереть усталость, паутинкой разбегающуюся во все стороны.
— Да, кстати, — она опустила веки, сдаваясь непобедимому сну. — Что это было такое утром? Любовница, которая тебя терпит? Серьезно?
— Я злюсь на тебя из-за той чуши, которую ты наговорила Вике. Дождаться того момента, когда я тебя брошу? Забудь об этом.
— А что я должна была сказать девушке? — Ася широко зевнула и зарылась носом в ямочку на шее Адама. — Она была расстроена, и я ее утешала. Ты единственный, кто принял это всерьез. Вика молодец, знает, как тебя достать, — и она тихонько засмеялась. — О, господи, как бы пережить еще завтрашний вечер? Скажи мне, что мы всех победим.
— Мы всех победим, — послушно повторил Адам, чувствуя себя так, будто из его сердца только что вынули ледяную занозу. Он сразу размяк и тоже задремал.
— Мне нравится, — прошептала Ася через несколько минут, и потребовалось некоторое время, чтобы сосредоточиться на ее словах, — когда ты называешь меня своей любовницей. Это так порочно и эротично.
И она окончательно заснула.
А вот Адаму резко стало не до сна.
38
Он проснулся на рассвете от трепетных бабочек, порхающих по лицу. Улыбнулся, не открывая глаз, и попытался дотянуться до Аси с поцелуем, но она положила ладонь на его грудь, призывая к неподвижности.
Ее язык и губы дразнили его и ласкали, скользили по плечам к внутренней стороне локтей, щекоча запястья, прикусывая кожу на животе, спускаясь ниже и поднимаясь снова к солнечному сплетению.
Адам словно купался в теплом море, чувствуя себя любимым и желанным с головы до пят. Ася была щедрой и прямолинейной, никуда не спешила и делала, что хотела. Она занималась любовью с той же безмятежной простотой, которая всегда была свойственна ей. И, когда Адам, изнывающий от нетерпения, перехватил у нее инициативу, то Ася подчинилась мягко и охотно. Она откликалась на прикосновения и поцелуи с удовольствием сладкоежки, дорвавшейся до конфет, и голова шла кругом от ее запаха, и вкуса, и нежности, и ласкового шепота.
И срывался голос, и дрожали руки, и бешено билось сердце, и раскаленное олово разливалось по животу, и путались мысли, и оголялись нервы, и от полноты ощущений было почти невыносимо. Как смотреть, не мигая, на солнце.
Ева проснулась с температурой, и Адам первым делом выставил Асю из детской. Конечно, она пыталась возражать, заявляла, что няни никогда не заражаются от своих
— В конце концов, — рассердился Адам, за руку выводя ее прочь, — у тебя есть еще один ребенок, о котором нужно позаботиться. Поэтому просто возвращайся обратно во взрослую спальню. А еще лучше — отправляйся на несколько дней к сестре.
И он вернулся к Еве, чтобы вызвать врача.
Дочь капризничала и сердилась, и требовала Асю, и отказывалась пить морс, и без устали жаловалась своим куклам на жизнь, и не позволяла себя целовать, потому что колючий. Уже к обеду Адам был выжат, как лимон.
А ведь так хорошо день начинался.
Ася все время маячила говорящей головой в мониторе, то читая наставления, то требуя снова измерить температуру, и Адам просто выключил ее, потому что сил его не хватало.
Ася чувствовала себя самой несчастной в мире.
Она как будто была предательницей.
Бросила их двоих на произвол судьбы!
Несмотря на то, что врач ничего такого у Евы не нашел — ни красноты в горле, ни насморка, ни других признаков простуды, противная температура в районе тридцати семи держалась весь день.
Просто удивительно, что бедный ребенок не заболел раньше — как еще можно было выразить протест против несправедливости всего мира?
Асины самобичевания прервал звонок из Канады.
— Вы промахнулись, — сказала она, прижимая телефон к уху, — вам надо позвонить Еве. Но я могу отнести ей телефон.
— Не надо, — голос Лены звучал печально, — я хотела поговорить именно с вами.
— Правда? — Ася легла на кровать, глядя на то, как через несколько стекол Адам поит дочь чаем. Изображение казалось смазанным, как будто между ними были моря и океаны.
— Кажется, я ошиблась, — тихо прошелестело в трубке. — Переоценила свои силы. Это невыносимо.
— Возвращайтесь, — без раздумий ответила Ася. — Если невыносимо — возвращайтесь. Никто же вас силой там не держит.
— Я уже слишком многое потеряла, чтобы все отменить.
— Тогда терпите.
Лена молчала.
— С Евой все в порядке, — сказала Ася. — Она стойкий оловянный солдатик. Она переживет любое ваше решение. А вот вы — не любое. Так что думайте о себе и не совершайте никаких жертв из-за угрызений совести или страха осуждения. И не звоните мне для того, чтобы я вас успокаивала, и вам становилось легче. И еще — даже если вам очень больно, то все равно поговорите с дочерью.
Не прощаясь, Ася прервала вызов. Сожаления, угрызения… Каково это — прожить жизнь, каждый день думая о том, когда все пошло не так? Как Мадина, как Лена.
Каждый чертов день задавать себе один и тот же чертов вопрос.
В этом мире нет ничего хуже чувства вины, особенно — вины перед собой.
Она лежала на кровати, глядя на далекие смазанные силуэты и тихо плакала от жалости ко всем на свете.
Вдоволь наревевшись, Ася вдруг засобиралась, нацепила на себя одежду Адама, которая была в этой спальне, спустилась вниз и села за руль.
— Вик, — позвонила она, — скажи мне адрес Мадины, пожалуйста.
— Сейчас сброшу, — ответила та невозмутимо, — я заказывала туда несколько раз цветы.