Эхо дефолта
Шрифт:
– Ну тогда расскажите мне про акционеров и про изменения, которые неминуемо произойдут после того, как сменится президент банка. Кто, кстати, будет новым боссом? Я слышал, что наилучшие шансы у вас, Вениамин Петрович.
– Вы тоже это слыхали? – оживился Гранин, но тут же испуганно вытаращился на Гурова. – А-а-а… откуда вы это слыхали?
– Только что сам придумал, – усмехнулся Гуров, говоря чистейшую правду и прекрасно при этом понимая, что Гранин ни за что ему не поверит.
Так оно и получилось.
Гранин подозрительно посмотрел на Гурова, покраснел, поерзал и начал
– Я, понимаете ли, спросил только из-за того, что очень удивился тому, что услыхал… – промямлил он. – А вы о чем подумали?
– Я подумал, что у вас вполне может оказаться мотив. Мотив для убийства вашего драгоценного президента, – при этих словах Гранин остекленевшими глазами замер на лице Гурова. – Или скажем по-другому, проще. Вам вполне может оказаться выгодной смерть вашего любимого начальника. Ведь вы – один из кандидатов на его должность. И вы только что сами в этом признались.
– Плох тот солдат, который не хочет стать фельдмаршалом. Или маршалом, не помню, как точно, – тихо сказал Гранин. – Я здесь работаю для того, чтобы зарабатывать деньги и делать карьеру. А вы, господин полковник, меня подозреваете черт знает в чем, и я даже не знаю, почему я здесь с вами разговариваю. Наверное, из любопытства.
– Наверное, – согласно кивнул Гуров. – А теперь, когда мы с вами выяснили, что мы оба люди любопытные, продолжим. Ведь вы же, невзирая на мои слова, все равно сидите и разговариваете, так проясните-ка мне в общих чертах положение банка. Подробностей не нужно, я в этом мало что смыслю, да и ни к чему мне все это. Скажите просто, каково положение: хорошее, плохое, стабильное или какое-то еще. И потом отсюда будем плясать. А подробности вашей бухгалтерии будут разбирать эксперты из главка, наши то есть. И не только наши, но, как я подозреваю, ваши тоже. Итак, Вениамин Петрович, каково положение банка?
Гранин пожевал губами, посмотрел в потолок, в пол, повздыхал и наконец решился.
– Положение банка, – пробормотал он, – весьма и весьма хреновое, Лев Иванович.
Стас, после того как вырвался наконец-то из теплого семейного кружка, облегченно вздохнул пару раз и пошел по лестнице вниз. Он решил не кататься на лифте, а немного прогуляться, чтобы успокоиться и привести в порядок нервы, изрядно потрепанные только что покинутыми дамочками.
Две сестры, обе такие разные и откровенно не любящие друг друга, вконец утомили Стаса своими взаимными глупыми колкостями, подаваемыми под соусом улыбок и ужимок. Стас почему-то захотел пива.
Много пива и прямо сейчас.
Однако рабочий день еще, к сожалению, тянулся, и нужно было продолжить работу и посмотреть, не выловится ли еще что-нибудь в мутной водичке человеческих взаимоотношений.
Стас спустился вниз, сел в свой «Мерседес» и выехал со двора дома, где умер Ветринов.
Он не стал далеко отъезжать от этого дома, а занял позицию почти напротив его торца. Он закурил, посмотрел на свой сотовик и вдруг подумал: а не позвонить ли Гурову?
Покачав телефон в руке и поразмыслив, Стас решил не торопить события. Вполне могло оказаться так, что Гуров сейчас был занят важным разговором и мешать ему не следовало.
Всегда можно было успеть напороться на очередной крик и рык и попасть под руку своему раздражительному начальнику и напарнику.
Через полчаса или чуть больше он увидел, как из знакомого ему подъезда вышла Ольга, прошла с десяток шагов, повернулась к дому и помахала рукой, наверняка в душе желая всяческих благ и удовольствий своей сестре, оставшейся в квартире.
Стас покачал головой, усмехнулся и продолжил наблюдение.
Ольга прошла мимо дома в направлении «Мерседеса» Стаса, но не пошла ни к дороге, ни в сторону метро, а неторопливо, словно о чем-то размышляя, направилась к стоящему у соседнего дома «Москвичу» зеленого цвета.
При приближении Ольги «Москвич» подмигнул ей своими фарами. Стало ясно, что Ольга сюда приехала не одна. Стас зафиксировал в памяти номер машины, подождал, когда Ольга сядет в нее, и завел свой «Мерседес».
«Москвич» выбрался на трассу, и Стас поехал за ним. Ольга со своим спутником ехали в сторону МКАД.
Стас, стараясь держаться за «Москвичом» не впритык, а оставляя между собой и ним одну или две машины, ехал и размышлял о Нонне.
Эта девушка осталась в его памяти не только как подозреваемая или свидетельница вполне возможного убийства, но и еще по какой-то причине.
Стас внимательно прислушался к своим ощущениям и понял: девушка ему понравилась. Это открытие его не обрадовало.
Стас начал мазохистски напоминать себе о том, что Нонна совершенно очевидно глуповата, не отдает отчета, в какую историю вляпалась, да и внешность ее не совсем соответствовала вкусам Стаса, но на каждый довод, приводимый самому себе, Крячко с удивлением чувствовал, что внутри него поднимается что-то упрямое и говорит: «Ну и что!»
– Ну, ты только не влюбись, опер, – пробормотал сам себе Стас, – а то придется просить самоотвод от дела по статье для дураков. Эх, и поорет же Лев свет Иванович! Ну и поорет!
Самое обидное было то, что в этой ситуации Гуров был бы прав даже не на сто пятьдесят процентов, а на все триста пятьдесят.
«Москвич», пробившись сквозь обычные в это время пробки, свернул на Пречистенку и, проехав пять или шесть кварталов, остановился.
Стас тоже затормозил, увидев, что Ольга вышла, помахала рукой своему водителю, и «Москвич», перестроившись, свернул за угол на ближайшем же повороте.
Ольга, поправив на плече сумку, направилась к расположенному рядом китайскому ресторанчику.
Она скрылась внутри, а Стас, не доехав до ресторана несколько десятков метров, остановился.
Крячко не вышел из «Мерседеса», а закурил и стал ждать. Он решил, что если Ольга не выйдет через пятнадцать минут, то он сам пойдет в ресторан и попробует незаметно увидеть, с кем она встретилась. Для чего ему это надо, Стас пока не знал.
Пятнадцать минут прошли. Нужно было принимать решение.
Стас вышел из «Мерседеса», осмотрелся, и подошел к ресторану.
Это место Стасу было незнакомо, расположение помещений внутри ресторана он не знал, и поэтому был велик шанс попасться на глаза Ольге, а этого, разумеется, никак нельзя было допустить.