Эхо Непрядвы
Шрифт:
– А ну, сытая крыса, зови начальника, не то!.. – Боярин схватился за рукоять меча, но на голос его уже явился в воротах рослый, чреватый стражник в распахнутом полукафтане золотистого цвета, с дорогой саблей на поясе.
– Хто тут буянит? А-а, Олекса Дмитрич. Здорово, сотский.
– Здорово, Баклан. С каких это пор в Кремле у нас с начальником воинского отряда разговаривать не хотят? Где Морозов?
– Дак нет же в Кремле Морозова, Олекса Дмитрич.
– Отъехал, што ли?
– Ишшо ночью. Занемог он – в деревню свезли ево. Пополудни
– Кто ж воеводой теперь?
– Я почем знаю? Он не сказал. Велел лишь в детинец никого не пущать, кто слова ево не знает. Нам же – до полудни хозяйство вывезти и уходить.
– Кто-то же из бояр остался за него?
– Может, и остался. – Баклан ухмыльнулся. – Ночью многие съехали, да вон и теперь едут. – Он ткнул пальцем за спину: у ворот стояли, ожидая, когда освободится мост, несколько пароконных повозок.
– А владыка?
– Киприан-то? Чё ему тут делать, ежели князья и бояре, почитай, до единого разбежались? Телеги нагружает. Догоняй-ка ты, сотский, свово князя, че ты тут забыл?
– Прочь с дороги! – Олекса пришпорил коня, пузатый Баклан едва успел отскочить с пути. Позади, за рвом, в собравшейся толпе, начался ропот, со стены тревожно смотрели пушкари.
– Воры! Иуды! Трусы проклятые! – Олскса с седла плюнул в чью-то знакомую сытую рожу, торчащую в окошечке возка. – Зачем вас кормит государь? Штоб жрали и гадили на его земле?
Галопом промчался он через Соборную площадь до великокняжеского двора. В гриднице навстречу кинулся Владимир Красный.
– Олекса, брате! Ты еще в Москве!
– Што у вас тут творится, боярин? – гневно спросил Олекса.
– Чего творится? – Юное лицо Красного залилось огнем.
– Сидишь посередь Москвы, Москвы же не видишь! В Кремле одни чернецы, бабы да горстка стражи. Ополченцы шатаются по посаду, народ в смуте, воевода Морозов опять занедужил поносом, скрылся неведомо куда, бояре бегут, как крысы из горящего амбара. А враг в двадцати верстах – я сам видал.
– Неужто в двадцати? – Румянец сошел со щек Красного.
– Пошли своих – разрушить мосты или сжечь, это немного задержит Орду. Надо садиться в осаду, часа не теряя.
– Ты хотя, што ли, повоеводствуй, Олекса!
– Нашел воеводу! Языка добыть, ворога потрепать в чистом поле – вот и весь Олекса. Уж лучше ты возьми на себя детинец.
– Не могу. Не могу я нарушить приказ государев, передать охрану княгини другому. Слово дал. И воевода с меня не лучше. Этакую крепость боронить – голова нужна, борода седая.
– Может, владыка чего подскажет, а, Владимир?
– Сходи спроси…
У ворот Чудова монастыря, где жил митрополит, двое чернецов, переругиваясь с ключарем, разворачивали повозку, нагруженную книгами и свитками пергамента.
– Чего не поделили, отцы святые? – спросил Олекса.
– Да как же, боярин! – отозвался согбенный седой монах, помаргивая слезящимися глазами, ослепшими в сумеречной келье за переписыванием пергаментов. – Из Симоновского мы. Владыка наш велел в Чудов перевезти письмена священные, книги старинные, мол, надежнее уберегутся в Кремле-то. А он вот не примает.
– Да што я, на улицу вас гоню? – сердился молодой ключарь. – Уж и ризница, и книгохранилище доверху заложены – со всех ближних церквей и обителей свезли книги. А в келье да подвалах мыши источат пергаменты. В Архангельском вон придел пустой, туда и везите.
– Ага! Придел-от дресвяный, не ровен час загорится. В храм класть не лучше – народ там толкется.
Олекса, не зная, что присоветовать, поспешил на Владычный двор. Стража узнала его, пропустила без слова. Киприан стоял у крыльца своей палаты, опираясь на самшитовый посох, следил за погрузкой ризницы и своей библиотеки в крытые кожей возки. Он только что вернулся от службы в Архангельском соборе, отпустил бывших при нем игуменов и настоятелей храмов, благословил их разделить испытания, выпавшие прихожанам и духовным братьям, сказав, что обязан последовать за государыней. Он, митрополит, должен иметь влияние на всю Русь, ему сидеть в Москве, отрезанным от паствы, никак невозможно.
Олекса поклонился владыке в пояс.
– Откуда ты, сын мой?
– Из сторожи, святой отче. Враг – в двадцати верстах.
– Помилуй, боже, недостойных рабов твоих, прости окаянство наше, отведи погибель от православных. – Киприан трижды перекрестился.
– Отче, воевода Морозов исчез, бояре бегут, народ в смятении. Што делать, отче?
– Попы и чернецы служат молебны об избавлении от агарян, утешают народ в беде. А воевод ставить – дело княжеское.
– Отче! – вскричал Олекса. – Ты – владыка церкви. Собери остатних бояр, укажи достойного, благослови на воеводство, и народ признает его.
– Не смей учить меня, дерзкий! – Киприан стукнул посохом. – Святительское ли дело заниматься ратным устроением? Ты государя свово спроси: почто бежал он, аки тать, скрываясь в ночи? Где брат его, столь прославленный во бранях? Где иные наперсники, втравившие в эту войну? Почто он воеводы доброго нам не оставил? На кого кинул град стольный – на чернецов, на женок да на простолюдинов? Недорого, знать, он ценит Москву и головы наши!
– Святой владыка! Аль неведомо тебе, зачем ушел Димитрий Иванович? Кабы выдавал он Белокаменную хану, разве оставил бы в ней княгиню с детьми? В Москве – тысячи оружных…
– Вот и сыщите себе воеводу. У меня же не одна Москва на плечах. Я есмь всея Руси митрополит, и неча мне делать там, где светской власти не осталось. Не смерти боюсь, но бесчестья православию. Не хватало еще, чтобы митрополита Киприана татары, как собаку, увели на цепи в Сарай и там приковали да именем бы моим смущали христианство. А княгиню с чадами я вывезу. Не место белой голубице середь воронья.
У Олексы потемнело в глазах. Это что же такое – владыка церкви уже обрек Москву на гибель? И кого он обозвал вороньем – не тех ли простолюдинов, о судьбе которых плакался?