Эхо в тумане
Шрифт:
На стуфченские поля, как лоскутья копоти, падали с неба фашистские листовки. Их, конечно, читали. Поэтому спрашивали у лейтенанта-земляка: неужели фашист одолеет?
— Кто это вам сказал?
— Мужики.
— Может, кулаки?
— Их родичи. Сами куркули — те на Соловках.
— Вот видите! — заметил Павел. — Если бы кулаков не раскулачили, они бы не только разносили слухи.
— А стреляли бы в спину, — уточняли соседи, — и нашей армии и нашей власти.
Павел жалел, что не было рядом политрука. Вот бы порадовался за молодого агитатора!
— Красную Армию фашист не одолеет, — убежденно говорил Павел, чувствуя, что земляки ему верят.
И вдруг — голос:
— Но вы же отступаете?
— Отходим… С боями. Своего слова еще не сказали наши главные силы…
Люди настороженно молчали. Поверили или не поверили? В дверях показалась мать. Придерживаясь за косяк, упрекнула соседей:
— Сын с дороги, а вы, наче зроду не бачилы…
Покашливая, сельчане начали виновато расходиться.
Вскоре остался один, немолодой уже, с глубокими залысинами, по виду то ли учитель, что ли агроном. У Павла память цепкая: что-то не встречал он его ни в Стуфченцах, ни в райцентре. Из приезжих, видать. Человеку хотелось поговорить наедине. Ну что ж, без свидетелей, так без свидетелей… Щуря холодноватые глаза, собеседник угодливо качнулся:
— Хорошо вы сказали о Красной Армии. Свое учреждение уважать надо. И все же… — незнакомец взглянул на Павла как на непонятливого ученика, — реальный перевес на стороне Гитлера. Или, может, у вас другие аргументы?
Павел не ошибся: это не колхозник. А кто же?
— Аргумент один, — строго ответил он, — на нашем направлении враг превосходит численностью техники. Но это превосходство временное.
— А в Белоруссии? В Прибалтике? В Молдавии?
Павел едко усмехнулся:
— Откуда это вам все известно?
— Оттуда. — Незнакомец показал в небо и тут же перевел на другое: — Был бы жив твой отец, он бы тебе посоветовал остаться дома.
— Вы знали моего отца?
— Знал… Он так любил своего единственного сына! И мать… Ей без тебя тяжко…
Интерес к незнакомцу сменился настороженностью.
— Допустим, я останусь. А придут немцы…
Незнакомец оживился, приблизился, горячо задышал, от него несло луком:
— Конечно, придут! И даже скоро.
— …ну и повесят меня, — заключил Павел.
— Ни в коем случае! — торопливо шептал незнакомец. — Кто ж такого хлопца даст в обиду! Немцы, они люди, тех, кто добровольно, не трогают.
— А вы знаете, что я — коммунист?
— Ты прежде всего украинец. Останешься — получишь землю… Колхозов не будет… Большевистской партии — тоже…
— Ах ты, слизняк!
Павел вихрем вломился в хату и через какие-то секунды с обнаженной шашкой вылетел во двор.
По картофельной ботве, спотыкаясь и падая, улепетывал в сторону леса незнакомец. Без пиджака, в подтяжках, он бежал по-военному, прижав локти к бокам, как на кроссе.
— Мамо, кто цэй «добродий»?
— А бис його знае, — ответила мать. — В селе недавно. Щось заготовляе…
— Начальство в селе есть?
— Якэ тепер начальство. Голова и бригадиры — в армии.
— Есть хотя бы милиционер?
— Нэма. Та и нащо вин тоби?
— Нужно арестовать этого «заготовителя». Он — враг.
— Люди догадуются. А йты в район и заявлять — бояться.
— И все же ты разыщи милиционера. Врага нельзя оставлять на свободе.
Простившись с матерью, Павел вернулся в полк. Вскоре в Стуфченцах уже хозяйничали оккупанты.
Там, где рождались танки
Обескровленную в непрерывных боях дивизию наконец-то вывели в резерв, а всех бойцов и командиров, кого обошла смерть, направили в Москву. Там для них техники не оказалось: она еще только сходила с конвейеров.
Танкисты, товарищи Павла, спешили на Урал. Грохотал эшелон, обгоняя друие, загруженные станками, коксом, чугунным литьем. Мелькали станции и полустанки. И всюду люди, люди, люди… Казалось, вся Россия сгрудилась на железной дороге!
Под серым, как броневой лист, уральским небом трудился танкосборочный завод. Многолюдные цехи чем-то напоминали поле боя, и фронтовики догадались чем: это — стремлением, как говорили сами рабочие, кровь из носа, выполнить приказ. В цехах непрерывно гудело пламя: оно превращало мягкий металл в твердую кованую сталь, способную выдержать удар бронебойного снаряда.
Здесь, на танковом заводе, смерть не заглядывала в лицо, но по мужеству танкостроители не уступали фронтовикам. Так об этом говорил парторг, встретивший танкистов, прибывших за боевой техникой. На заводах Урала им посчастливилось видеть, как рождаются КВ.
— За такую машину конструкторам поставят памятник, — еще до войны говорил капитан Башилов, первый учитель лейтенанта Гудзя.
Танкисты представляли конструкторов богатырями: росту не менее двух метров, широкоплечие, руками подковы гнут. В танковом училище, где учился Павел Гудзь, курсанты зачитывались книгой о русском борце Иване Поддубном. Конструкторы, должно быть, на него похожи: крупные, красивые, с черными смоляными усами.
Каково же было удивление фронтовиков, когда в сборочном цехе им представили главного конструктора: был он маленький, худощавый, с близоруким прищуром голубых глаз. Все выдавало в нем рабочего-металлиста: и синяя, потертая на локтях спецовка, и грубые, темные от железа руки, и даже вытертый до блеска штангенциркуль в нагрудном кармане.