Эхо в тумане
Шрифт:
А рядом люди шли по своим делам, но, увидев бегущую в рваном платье девушку, сторонились, со страхом глядели ей вслед. Где-то в саду около старого глинобитного сарая Тана упала в цветник. Враз потемневшее небо закачалось, закачались кусты, все исчезло…
Очнулась она в темном сыром подвале. Ее голова лежала на чьих-то теплых коленях, и ей почудилось, она дома и покойная мать, умершая пять лет назад, поит ее парным молоком.
— Мама, — прошептала Тана и навзрыд заплакала. Били шомполами — не плакала, ломали пальцы — глаза были сухие, зачитывали приговор — не просила пощады. А тут на коленях у незнакомой женщины не хватило сил сдержаться.
— Где я?
—
Долечивалась она уже в партизанском отряде. Привел ее туда Жеко Курдов, партизан-разведчик. Это он увидел Иванку в кузове жандармского грузовика и на свой риск вступил в бой с конвоирами.
— …Так папа с мамой познакомились, — закончила Иванка свой удивительный рассказ.
На Красной площади били куранты. В Москве была полночь и без часу полночь в Болгарии. Иванке не верилось, что она идет рядом с парнем, которого никогда раньше не видела, но знала с детства.
Они шли по улице Кирова. Павел бережно держал ее под руку, и ему хотелось, чтоб дом Светланы был на самом краю света. Иванка же почему-то ускорила шаг, наверное, время уже было позднее. И все же… Зачем спешить? Павел приостановился, спросил, как подпольщица Тана Курдова подожгла ангар.
— Она его не поджигала.
— Но Стоил Проданов писал: за поджог ее приговорили к смертной казни.
— Да, но она не поджигала. Она должна была встретиться с советским разведчиком. И каждый день выходила на рынок, то есть на место встречи. Советский разведчик был в форме немецкого матроса. Если бы не поджог, не стечение обстоятельств, маму не схватили бы.
— А дядя Гочо знал, что мама связная у советского разведчика?
— Да. Но многие подпольщики к маме относились с недоверием. В подполье мог пробраться провокатор…
Закончив дела на стенографических курсах, Иванка уезжала в Инту. Прощаясь, робко обняла Павла, шепнула на ухо:
— До свиданья, браток.
Не этих слов ждал он от девушки…
Иванка ему нравилась, как недавно нравилась Галина. Сейчас он думал о них, испытывая противоречивые чувства. Он заметил сразу же, еще в вестибюле гостиницы, что Иванка рада знакомству с ним. И не потому, что он офицер, капитан, нет, конечно же. Она видела в нем брата моряка, которого любила ее мать, тогда еще подпольщица Тана Курдова.
За дни, которые Иванка провела в Москве, он понял одно: он ей «не показался». Может, потому, что он маленького роста? И Галина его не принимает всерьез. Вот уже два месяца от нее ни одного звонка. Раньше звонила почти каждый день. А потом, как занялся он поисками фронтовых друзей брата, совсем остыла. В ее голосе он уловил насмешку. А однажды у нее вырвалось: «Блажь».
Павел обиделся. Обиду перебороть не смог — перестал с Галиной встречаться. Теперь он издевался над собой, над своими планами семейной жизнью. А в ушах все еще слышался вкрадчиво-тихий голос: «Паша, ты меня любишь?»
Спросила бы так Иванка. Но она только рассказывала, рассказывала, а если и спрашивала, то обращалась, как старшая сестра к младшему брату, хотя Павел был намного старше.
С Севера письма идут медленно, будто везут их на оленях. Иванка писала о солнце, о том, что деревья после зимы быстро оттаивают и в лесу терпко пахнет оживающей хвоей. В каждом ее письме он улавливал сожаление о том, что свидание в Москве было слишком коротким.
С мыслями об Иванке Павел начинал свой день. О ней он думал даже тогда, когда с полковником Горбатюком обсуждал детали дипломного задания.
Дотошный Горбатюк хотел, чтобы работа капитана Заволоки стала событием академического масштаба. Павел развивал мысль своего учителя, видевшего в повышенных скоростях марша новую динамику боя. Учитель был доволен тем, что дипломник обстоятельно изложил историю вопроса, привел воспоминания освободителей Праги и Маньчжурии.
Новые танки позволяют по-иному решать тактические задачи. И вот это «иное» на защите диплома капитан Заволока должен доказать членам Государственной комиссии. Поэтому Горбатюк был предельно строг к своему ученику. Разговор, принимавший характер разноса, по программе назывался консультацией.
Павел знал, что полковник Горбатюк женился после войны, уже будучи Героем Советского Союза. В отпуске лейтенант Горбатюк встретился с Дусей, дочерью лесничего. До этого он видел девушку только один раз в июле сорок первого, на станции. Она всех призывников целовала, говоря: «Вы ж там обязательно побейте фашистов…» И он всю войну бил.
Василий разыскал Дусю в лесопитомнике; она там работала. Времени на свидания не было, и он сразу предложил ей выйти за него замуж. А та, глупая, вдруг расплакалась: «Вы ж Герой, а я всего лишь лесничая». — «Вот такая ты мне и нужна…» — сказал он, как поклялся. Ни тогда, ни потом о своем шаге Горбатюк не жалел.
Потом были долгие командировки, и особенно последняя — целых два года. И вдали от дома Горбатюк был счастлив Дусиной любовью.
Из записной книжки Гусева
Почтовый пакет пришел из Ростова. Писал Владимир Владимирович Гусев, сын замполита, инженер. Он извинялся, что не сразу ответил, так как был на Таймыре, на новом заводе, а затем готовился к симпозиуму и только недавно снял копии с отцовских документов.
Так в руках у Павла оказались дневниковые записи, сделанные в разные годы, в большинстве своем — послевоенные, уже когда Владимир Капитонович находился на пенсии. Из письма Павел узнал, что Алешин замполит писал стихи. Одно из них — «Прощанье с морем».
Умирает моряк, умирает моряк Вдалеке от любимого моря. Он в последнем усилии память напряг, Вспоминает соленые зори. А за окнами хаты отцовской Сухая полынная степь. И в колодце трезвонит по-флотски Незаржавленная цепь. Две войны утопил в черноморской волне — Добрый отдых вполне заслужил он. Он вернулся домой, и в степной стороне Кровь морская бежала по жилам. А за окнами плыли комбайны, Как лодки на малом ходу. Были выкрики, словно команды В сорок огненном году. В огороде на грядке турецкий табак, Кумачово горят помидоры. И горячечным шепотом просит моряк Принести ему пригоршню моря. Он к нему напоследок причалит В стихию сгоревшего дня. И глядит с непонятной печалью Сухопутная родня.