Эхо Великой Песни
Шрифт:
— Кроме этих двоих, там был еще кто-то, — заметил, подойдя к ним, Талабан. — Иначе они не успели бы унести трупы.
— Ага! Это уже лучше, — сказал Вирук. — Послали троих, но один оказался трусом. Впрочем, трое — тоже попахивает оскорблением.
— Ты был безоружен, Вирук, — напомнил Раэль, — и они, возможно, сочли, что троих будет достаточно.
— Пожалуй, вы правы. Кровь на рубашке еще видна?
— Как будто нет. Может быть, вспомнишь еще что-нибудь?
Вирук задумался, припоминая происшедшее.
— Нет, — произнес он наконец. — Они выскочили на меня из темноты, и все закончилось очень быстро.
— Отправляйся тогда домой и отдохни, кузен, — но на этот раз возьми с собой меч.
— Экий дуралей, — сказал Талабан, когда Вирук ушел. — Если бы он оставил того, с мечом, в живых, мы могли бы его допросить.
— Они напали на него внезапно, в темноте, — заметил Раэль.
— Он отнял у одного меч и убил другого. Тот первый остался без оружия — Вирук мог взять его живым.
— Знаю! — рявкнул подвижник-маршал. — Только Вирук думать не любит — он любит убивать. Это его дар и его мания. Но раз уж мы заговорили о дураках, вернемся к речи, которую ты произнес на собрании. Можно подумать, ты вознамерился нажить себе побольше врагов. Вспомни, как ты характеризовал аватаров! «Если эти пришельцы хоть в чем-то похожи на нас, им свойственно высокомерие, свойственна убежденность в своем превосходстве и божественном праве на власть». Ты разгневал Никлина, и он из-за этого собрался предать смерти всю твою команду. Если бы подвижник Ро не поддержал тебя, он бы своего добился.
— Я сказал правду, только и всего.
— Правду! Почему люди считают правду чем-то твердым и неизменным, наподобие кристалла? В том, что ты называешь высокомерием, другие видят гордость. Ты хочешь правды, но не можешь иметь ее, потому что на нее, как на красивую женщину, все смотрят по-разному. Одни видят шлюху, другие — ангела.
Что видят в тебе члены Совета, когда ты говоришь о нашем высокомерии? Человека, презирающего собственный народ!
— Не правда! — возмутился Талабан.
— Опять ты за свое. Что ты, собственно, имеешь в виду?
Для кого это не является правдой — для Никлина или для тебя? — Раэль жестом помешал Талабану ответить. — Не имеет значения. Советники видят перед собой человека, который не хочет даже выглядеть, как аватар. Почему ты не красишь волосы? Почему отказываешься походить на одного из нас?
Потому что тебе стыдно? Или из-за твоей вагарской крови, о которой все знают? Выходит, то, что говорят о твоей матери, — правда? Как видишь, мы вернулись к твоему любимому слову.
Так вот, позволь сказать: меня тошнит от чужой правды! Пойми меня правильно, Талабан. Я ценю тебя высоко и поэтому поддерживаю, но ты должен осознать, что мы все живем в кольце врагов, под постоянной угрозой уничтожения. Такое состояние у многих порождает болезненную подозрительность.
— Вы правы, — тихо признал Талабан. — Я действительно презираю то, чем мы стали теперь. Прежде мы правили миром, а нынче превратились в паразитов, сосущих кровь из вагаров. Что мы даем им взамен? Ничего.
— Напротив, очень много, — засмеялся Раэль. — Мы поддерживаем в этой местности стабильность. Мы олицетворяем собой врага и даем им повод объединиться. Без нас здесь не прекращалась бы междоусобица. Всеобщая ненависть к нам обеспечивает им мир.
— Мне думается, вы сами не верите в то, что говорите, — улыбнулся Талабан.
— Это мое дело, во что я верю, а во что нет. На то я и маршал. Знаешь, почему Ро принял твою сторону?
— Нет. Он меня удивил.
— Ничего удивительного тут нет. Он поддержал тебя, потому что умертвить твою команду требовал Никлин, которого Ро терпеть не может. Я знаю, что ты действительно ударил Ро: он сам приходил ко мне и сам просил, чтобы матросов казнили.
Я уговорил его отложить это дело до заседания и подгадал так, чтобы вопрос поднял Никлин. Если бы об этом заговорил Ро, Никлин выступил бы против.
— Спасибо, — кивнул Талабан. — Я снова у вас в долгу.
— Ты умный человек, Талабан, но твое проклятие — или благословение — романтический склад ума. Они видят в нас тиранов и верят, что с нашим падением мир станет лучше и справедливее. Они не понимают, что этот мир создан для тиранов. Так было всегда. Ты изучал историю — можешь ты назвать мне время, когда народами никто не правил? Никто не устанавливал законов? — Раэль налил себе разбавленного вина. — Всякое общество подобно пирамиде. Беднейшие слои составляют основание, а затем все сооружение постепенно сужается до единственного камня на вершине: короля, императора, бога. Иначе и быть не может.
— Я в этом не убежден.
— Еще бы — ведь ты романтик, — хмыкнул Раэль. — Обратимся опять к истории. Три тысячи лет назад, в юные годы империи, когда в ней господствовала жесткая классовая система, произошло несколько революций. Самой интересной для нашего спора была третья, когда народ казнил своего короля и учредил сенат без единоличного правителя.
— Тот век мог бы стать золотым. Законы стали мягче, открывались университеты.
— Все так, но через десять лет появился новый король.
— Не совсем. Периак получил титул Верховного Сенатора.
— Какая разница? Если бы он назвался четвертой овцой с краю, суть бы от этого не изменилась. Титул сам по себе ничего не значит. Периак обладал абсолютной властью, правил как король и предавал своих врагов смерти. Бедные оставались бедными, богатые богатели. Я говорю это к тому, что без вождей люди обходиться не могут. Так же, как волки, лоси, олени и мамонты. Во главе стада всегда стоит вожак. В наше время человеческое стадо возглавляют аватары. Когда-нибудь их сменят другие. Может быть, это несправедливо, зато естественно. — Раэль налил Талабану вина и протянул кубок. — Но в твоем случае меня больше всего беспокоит не политика, а нечто другое. За всю мою жизнь я любил по-настоящему только двух людей: жену Мирани и дочь Криссу. Когда Криссу поразила кристальная болезнь, мне расхотелось жить. Я с радостью пожертвовал бы собой, чтобы спасти ее, будь это возможно. Но когда она умерла, я смирился с этим. Я похоронил ее и стал жить дальше — так полно, насколько мог. Пора тебе сделать то же самое.