Эискон. В поиске себя
Шрифт:
– В последнее время погода часто портится, причём совершенно неожиданно, – заметил папа, садясь на водительское кресло. Он завёл машину и плавно выехал на проезжую часть. – Один мой знакомый всё время на это жалуется. Говорит, с его метеозависимостью в такие дни житья нет.
– Ясно. – Я уткнулась лбом в прохладное окно, наблюдая за пролетающими мимо автомобильными огнями.
– Хорошо, что ты решила поехать с классом в Иринск, хотя бы развеешься, – продолжил он, поворачивая вправо. – Я, кстати, скоро возьму отпуск,
– Я не поеду, – тихо ответила я.
Машина остановилась на перекрёстке в ожидании зелёного света. Папа повернулся ко мне, включая лампочку. Вспыхнувший свет ломаными линиями очертил его лицо, подсвечивая прорезавшие лоб морщины и глубокие синяки под запавшими серыми глазами. Волосы, покрашенные в чёрный, на корнях заблестели сединой – когда мама умерла, он резко поседел. Я смотрела на его квадратные, чётко очерченные скулы, как у меня, на такой же прямой нос и тонкую линию упрямо поджатых губ и почему-то думала, что ещё нескоро увижу его лицо, что его нужно запомнить как можно лучше, чтобы потом вспоминать в грустные минуты.
Да что со мной такое сегодня? Мы с ним иногда неделями не видимся, а тут всего каких-то два-три дня!
И обычно мне не хочется с ним пересекаться, даже когда мы вместе дома. Сегодня всё идёт наперекосяк…может, из-за поездки?
– Мы это ещё обсудим, ладно? – наконец сдался он, поворачиваясь обратно к рулю. – Может, выберем другое место, какое ты захочешь…
Через двадцать минут мы уже были около школы.
– Не провожай меня, – сказала я, выходя из машины. – У нас ещё будет перекличка и всё такое. Поезжай домой, отдохни.
– Подожди, – он схватил мою руку и крепко сжал её, – береги себя, хорошо? И если вдруг станет страшно или неудобно, звони, я всегда на связи, договорились?
Я замешкалась, затем молча кивнула.
– Удачной дороги, – пожелал папа и уехал, перед этим ещё раз помахав мне на прощание.
Его чёрная машина медленно растворялась в темноте, превращаясь в два блуждающих огонька, удаляющихся вглубь города. Холодный злой ветер, который снова закружился в воздухе, пронизывал окружающих насквозь ледяными иглами. Деревья зашелестели под его ударами, осыпаясь на землю янтарно-багровыми ручейками, и небо затянуло мутной серой пеленой, полностью скрывшей немногочисленные звёзды.
– …Блин, да что с погодой не так? – капризным шёпотом поинтересовалась Анька. – Что за перепады? О, это же Ангелина приехала, да?
Я заозиралась в поисках моей соседки и с удивлением обнаружила, что та стояла достаточно далеко от меня. Не на расстоянии километра, конечно, но услышать её отсюда было почти невозможно, папа ведь меня высадил не у самых ворот.
– Что ты к ней так прицепилась? – удивлённо спросил Антон. – Она же, – он запнулся на пару секунд, – немного того.
– С чего ты это взял, позволь
– Так это же все знают, – энергично зашептал он. – Она ни с кем не разговаривает, учится вроде хорошо, но на оценки ей пофиг, никуда не ходит, и друзей у неё нет. Да и много ещё чего…
– Балда ты, Антон! – презрительно припечатала Анька. – У человека просто горе, а ты её сразу в сумасшедшие записал.
– Но… – Антон растерялся, – её мама умерла семь лет назад, это же давно было…
– Некоторые раны долго затягиваются, – вдруг очень серьёзно прошептала она. – Ангелина нормальная девчонка, даже слишком. Поэтому и переживает так, а ты иногда такой дурак, честное слово.
Она слишком хорошо обо мне думает, слишком…Они все заблуждаются…
Пристыдив Антона, Анька прокричала: «Ангелина!» и энергично замахала руками. Никто не обратил на это внимания, потому что – Анькин парень правильно сказал – никто этого не понимал (включая меня).
– Как будто я тебя не вижу, – фыркнула я, подходя к двухэтажному автобусу, вокруг которого собрались ребята из 11 «А» и 11 «Б».
– У нас с тобой места рядышком, представляешь? – Она потащила меня внутрь. – 27 и 28, можешь сесть около окна, если хочешь.
Марина Львовна, когда мы заходили в автобус, удовлетворённо оглядела нас поверх очков и размашистой галочкой отметила наши имена в списке.
– Разве ты не хочешь сидеть с Антоном? – с надеждой спросила я.
– Не-а, мы итак вместе двадцать четыре на семь. – Анька попрыгала на сиденье. – Слушай, а тут удобно! Может, даже поспать получится.
Смирившись с неизбежным, я поставила рюкзак в ноги (ни за что с ним не расстанусь) и откинулась на спинку сиденья, чтобы проспать до самого прибытия, но…
– Ты же не собираешься сейчас спать, да? – Анька повернулась ко мне, тряхнув ярко-рыжими кудрями. – Давай музыку вместе послушаем? – Веснушки на её лице собрались в новое созвездие, когда она заискивающе улыбнулась.
В общем, меня предоставили самой себе только спустя несколько часов, когда энтузиазм Аньки выдохнулся, уступая место здоровому, крепкому сну.
Я прислонилась лбом к холодному оконному стеклу и последовала её примеру. Меня сморило мгновенно, а потом мне приснился сон…
Шорох. Бормотание. Стоны и неясный, но всё же различимый гул мужских, женских, детских и старческих голосов. Всё это на мгновение растворяется в туманно-густой тишине и затем сухо, трескуче взрывается вновь, ударяя по ушам сильнее, чем рок-музыка на живом концерте.
Звуки перекатываются, спотыкаются и накладываются друг на друга за бурлящей, вздувающейся лоснящимися пузырями завесой, в которой смешиваются все цвета радуги, захватывая пространственную тьму и превращаясь в огромное грязно-бурое полотно.