Екатерина Фурцева. Любимый министр
Шрифт:
Участвовала она и в «облысении», как шутили противники Лысенко, биологической науки. Разоблачения доходили до абсурда. Про одного преподавателя, над головой которого сгустились тучи, Фурцева говорила: «Он не может работать в школе. Он, наверное, вейсманист, так как не посещает ни одного политического кружка».
Работая в идеологической комиссии ЦК, Фурцева и Суслов явились главными исполнителями в кампании против присуждения Борису Пастернаку Нобелевской премии. Я читала документы этой комиссии, выступления на ее заседаниях хулителей писателя. Сегодня они кажутся непристойными, но — документы упрямая вещь.
— Кстати история вмешательства секретаря МГК партии Фурцевой в
Так вот, поскольку Пастернак стал лауреатом Нобелевской премии, его звезда на литературном небосклоне так ярко засияла, что любое противоборство с Пастернаком и его книгой воспринималось в мире позорным явлением. Тут, конечно, «железная дама» проиграла безусловно. Единственным «оправданием» в этой коллизии служит до сих пор нераскрытая тайна, получила ли Е.А.Ф. письмо Пастернака с просьбой разобраться в его деле.
По рассказу сына писателя, Евгения Борисовича, Федин пригрозил Пастернаку серьезными последствиями, на что тот ответил, что ничто не заставит его отказаться от оказанной ему чести в глазах Нобелевского фонда…
Тогда Пастернак об угрозах Федина рассказал Корнею Ивановичу Чуковскому, который посоветовал ему тотчас же поехать к Фурцевой с объяснениями. Пастернак отказался поехать, но тут же написал ей письмо: «Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. Мне кажется, что честь оказана не только мне, а литературе, которой я принадлежу… Кое-что для нее, положа руку на сердце, я сделал. Как ни велики мои размолвки с временем, я не предполагал, что в такую минуту их будут решать топором. Что же, если вам кажется это справедливым, я готов все перенести и принять… Но мне не хотелось, чтобы эту готовность представляли себе вызовом и дерзостью. Наоборот, это долг смирения. Я верю в присутствие высших сил на земле и в жизни, и быть заносчивым и самонадеянным запрещает мне небо».
Но Чуковский решил, что такое письмо только ухудшит положение Пастернака. Отправил ли его Борис Леонидович Фурцевой, точно не известно…
Можно вспомнить и историю с Александром Твардовским. В свое время в ходе обмена партийных билетов он попросил изменить в учетной карточке запись о социальном происхождении. Там значилось: сын кулака. Во-первых, в то время это была черная метка, а во-вторых, это якобы не соответствовало действительности. Фурцева вроде бы обещала посодействовать, однако слово не сдержала и, не вдаваясь в объяснения, отрезала: «Московский городской комитет партии считает, что вопрос решен правильно». И все. Твардовский будто бы в знак протеста отказался получать партбилет, и Фурцева этого ему не простила. Гонения, устроенные затем на главного редактора журнала «Новый мир», разворачивались при ее непосредственном участии.
— Да, были в ее биографии и неприглядные страницы…
Но все-таки хочется отметить ее искренность, ее желание познавать непривычное, что называется, набираться уму-разуму. И еще: она оставалась очень непосредственной, даже наивной. Например, вскоре после убийства Кеннеди в Америку на гастроли собиралась ехать Майя Плисецкая, и Екатерина Алексеевна на одном из совещаний ляпнула: «Вы понимаете, какая на нас лежит ответственность, ведь Майя на сцене в белой пачке — это же прекрасная цель для выстрела».
Безумно смешно, правда? Кто собирался Майю в пачке убивать? Но Екатерина Алексеевна так искренне волновалась за жизнь любимой балерины!
Зураб Соткилава рассказывал, как Фурцева отправляла их с Еленой Образцовой в 1970 году на конкурс вокалистов в Барселону. В то время в Испании у власти был генерал Франко, и Екатерина Алексеевна очень переживала, что они едут в страну, где правит фашистский режим. «Там не будет советских членов жюри, даже не будет членов жюри из социалистических стран», — беспокоилась она. Елена Образцова будто бы на это ответила: «Ну и хорошо, что не будет!» Фурцева была недовольна ее ответом. Но все закончилось хорошо. В Испании их ждал радушный прием и большой успех. Они получили Гран-при.
Рассуждая о Фурцевой, можно и возмущаться, и смеяться…
Она шагнула в бездну
Из дневника Татьяны Дорониной
23. 03.85
По «ящику» говорили опять гнусности о Фурцевой. Валят свою несостоятельность на мертвых. Мерзко!
«Катя! Красавица! Вот кто действительно… красавица! И женственна! Ах, как подлинно женственна!» — сказал наш руководитель курса, подлинный красавец и мужчина — Павел Владимирович Массальский…
Так я первый раз услышала мнение мужчин-актеров о Фурцевой Екатерине Алексеевне…
Увидела я первый раз «самую женственную из красавиц» через несколько лет.
Успешные гастроли товстоноговского БДТ завершались приемом у министра культуры Екатерины Алексеевны Фурцевой, данным ею в нашу честь в большом зале гостиницы «Москва». Она сумела создать на этом официальном приеме атмосферу совсем не «по протоколу», а теплую, доверительную и свободную. И вот с этой доверительностью и открытостью, которая так пленила меня и так «обманула», Екатерина Алексеевна взяла меня под руку и сказала: «Значит, со следующего сезона ты во МХАТе?!» То ли вопрос, то ли указ, в очень «женственной» форме поданный. Да, я получила зимой приглашение из МХАТа, подписанное Марком Прудкиным и завтруппой Михаилом Зиминым. Приглашали играть Анну Каренину. Но я ответила отказом на это приглашение и никому об этом приглашении не говорила. Значит, послано это заманчивое приглашение с ведома Фурцевой, а об отказе ей не сообщили? Или сообщили, только делает вид, что не знает об отказе? Она не приняла этот отказ и решила вот так «женственно» и мягко задать мне этот вопрос-приказ при Георгии Александровиче, предполагая его реакцию?
Я сказала: «Я отказалась от приглашения!» — «Не знала, не знала!» — сказала Екатерина Алексеевна и заговорила совсем о другом, сменила тему, словно не заметила моего смятения и моего красного лица.
Через несколько лет, когда я уже работала во МХАТе и ступала по предсказанным Товстоноговым «гвоздям», я пришла к Фурцевой. Мне было неуютно, тяжело и неинтересно работать. Я шла к ней на прием, чтобы сказать об этом.
…В кабинет Екатерины Алексеевны я вошла совсем не «с тем», «не так», «совсем другая». Кабинет министра-женщины — цветы, много света, красивые шторы. Фурцева позвонила, вошла секретарша. «Чаю нам, пожалуйста». На министре хорошо сшитый, хорошо сидящий и идущий темно-синий костюм, очень изящные туфли на красивых ножках, маникюр, лак не яркий, руки маленькие, но «рабочие». Не ленивицы руки. Хорошие. Настоящие.