Екатерина I
Шрифт:
Французским владеет бойко, мастером политесов оказался Герман [333] , знаток законов физических и математических. Блументрост переводил.
– …насадившая прекрасные сады просвещения, кои небывалым цветением украсят мир.
Медвежевато, сипло поблагодарил императрицу Бильфингер, сопровождая речь лёгкими жестами. Этот для придворных плезиров не годится. Пора звать обедать. Гвардейцы принялись было убирать со стола – Екатерина ласковым мановением запретила. Пусть полакомятся простолюдины. Она и убогим сим должна быть матерью.
333
Герман
Летний царский дом на торжества не рассчитан – голландский особнячок, говорят о нём иностранцы, жильё коммерсанта, к тому же среднего достатка. В столовой и в двух гостиных расселось общество, дам пришлось от кавалеров отделить. Магистров Екатерина поместила визави, справа Карла Фридриха, слева Меншикова.
– Господин магистр, – обратилась она к Герману, – правда ли, что на других планетах есть живые существа?
– Весьма вероятно, – откликнулся любезный франкофил. – Количество миров бесконечно, и кто знает…
– Существа вроде нас?
– Не исключено, ваше величество. Мсье Фонтенель [334] … Читают ли его в России? Если нет, я осмелюсь советовать. «Разговоры о множестве миров» – книга замечательная. Велите опубликовать!
– Да, непременно.
Наслышана, рассказывал Кантемир, сын молдавского господаря [335] , юный красавец, увлекающийся наряду с танцами и амурами астрономией, философией и стихами.
– Жаль, магистр… у вас нет достаточно сильных стёкол. А может быть, есть? Прячете?
334
Фонтенель Бернар Ле Бовье де (1657 – 1757) – французский писатель, учёный. Изложил учение Коперника в «Беседах о множественности миров».
335
Кантемир Антиох Дмитриевич (1708 – 1744) – русский поэт, дипломат, сын князя Дмитрия Константиновича Кантемира. Один из основоположников русского классицизма, знаменит своими «Сатирами».
Искорки тёмно-карих глаз, почти чёрных, покалывали, дразнили. Двуглавый орёл на бокале близился к нему, распластав крылья.
– Тост, господа… За далёких жителей, ожидающих нас. Прошу вас, до дна!
Осушила первая царскую порцию. Внесли жаркое. Крепкая мальвазия – Пётр наливал её в штрафную чару, высотой с его пядь [336] – смывала робость. Бильфингер пыхтел, бурчал, собираясь с духом.
– Униженно молю простить меня… Академия в России, не имеющей гимназии, университета… Мой друг Вольф уподоблял таковую дереву7 Крона его имеет под собой корень и ствол. О, в России всё необыкновенно!
336
Расстояние между большим и указательным пальцами.
– Он прав, чёрт побери! – крикнул герцог и пьяно захохотал.
– Вольф писал нам, – сказала Екатерина и лукаво прищурилась. Ответ у неё готов.
Некий старик строил мельницу, и соседи крайне дивились, ибо воды на том месте не было. Сперва провёл бы канал, – судили они. Он же объяснял – копать начну, а если не успею, сыновья докончат, мельница понудит воду добыть.
Притча Петра, одна из его любимых, – умел он жить в будущем, приучал
– А гимназию, господа, я велю открыть нынче же. И. конечно, публичные лекции. Радуйте нас, господа, поднимайте к звёздам! За вас, господа!
Чокается с каждым, излучая милость, щедрость. Бокал держит твёрдо, с укоризной глянула на зятя – он пьёт лишь водку, осоловел, рюмку затиснул в кулак.
Вошли скрипачи, встав за креслами, играли самоновейшее, менуэты, мадригалы. Разумейте, европейцы мы, стряхнули с себя варварство! Но Россия ещё не исчерпала своих сюрпризов. Приезжие не застали в живых царя, увы! Да благоволят проследовать в Зелёный кабинет.
Аудиенция с восковой фигурой протекла в безмолвии. Магистры изображали благоговение, внутренне огорчённые дешёвым эффектом. Однако вздрогнули, когда кукла с финифтяными глазами вдруг поднялась, выбросила вперёд мёртвенно белую длань, словно благословляющую из гроба.
Данилыч проснулся с головной болью. Хватил вчера лишнего. Препоручил всё царице и Лаврентию, а себя почувствовал отстранённым – потому и не удержался. Слава Богу, стоял на ногах. Кажется, внятно представил профессорам царевича и Сашку – вот, господа, сии нежные сосуды чают быть наполненными вашей мудростью. Отроки не глядели друг на друга, дичились. Хотелось о себе сказать – не лыком, мол, шит, член Академии британской, Ньютоном подписано. Забоялся – узнают и, спаси Бог, залопочут по-латыни! Восковая фигура немного отрезвила, но надо же было царице, отправив гостей, снова позвать к столу…
Кто подговорил? Опять Ягужинский… Ох, Пашка, дьявол-искуситель, обувшись в рот влезет!
Расшалилась Катрин. Почала класть дамам червонцы в вино – выпьёшь до дна, так вот награда. А отказываться не смей! Экую манеру несносную заимела. Дарьюшка занемогла, убежала в сад. Сашка и царевич, отведённые почивать, подрались, Петрушка хоть старше на год, да неуклюж – синяком украсился.
Уже три часа пополуночи, пора бы на покой – так нет, Пашке велено тосты выдумывать, забавлять, а он и рад, бездельник. Про небесных жителей молол что-то… Да, насчёт ихних амуров. Поди, размножаются ведь, так каким же манером? Кто хлеще придумает, за того пить будем. Фу-ты, и наглупили же! Дошло до неприличностей. Варвара такое отмочила…
Данилыча с души воротит. Медициной указан предел, минуло время, когда падал ниц перед Ивашкой Хмельницким. Однажды, стыдно вспомнить, орден Андрея Первозванного обронил в австерии – солдаты подобрали, затоптанный, конфузия была горчайшая. А тут пристала Катрин… Он под стол лез, молил уволить – нет, вытащила. Отломила ножку бокала, как делывал государь, – пей за короля Швеции. Этот тост и доконал, дальнейшее вспоминается смутно. Апраксин сидит в углу, плачет. Сброшенная скатерть, из-под неё ноги королевского высочества, проклятого голштинца. Ломаные чарки сыплются в ящик, дребезжат. И в башке дребезжанье. Опохмеляясь анисовой водкой, нос зажимал, до чего противна. Полегчало. Часа два провалялся, лакей чесал пятки. В предспальню слушать рапорты вступил в шлафроке. Люди свои, вхожие постоянно.
Вице-губернатор приволок кляузы. Прокуренный табаком ворчун бубнил нудно.
– Великана Буржуа кожа… Который в Париже, в бытность его императорского величества куплен… Который в недавних летах умре и по повелению…
– Толчёшь толчёное. Дальше!
Продажа людей там не в обычае, но верзилу, восхитившего царя, уступили как раритет, живого монстра. Кожу взялся выделать иноземец Еншау, для Кунсткамеры, за сто рублей и в срок не изготовил, просит ещё денег, а кожу прячет у себя. Жалоба на того Еншау, третья уже.