Екатерина I

Тынянов Юрий Николаевич

Так, хватит деликатесов. И почто Фаминицын лезет с мелочами? Будто безвластен… Арестовать да обыск учинить.

– Иноземец же…

– Так и тронуть нельзя? – вспылил князь.

– К герцогу побежит.

– Голштинец? Пускай, я вдвое взыщу.

Очередь Ушакова последняя, доклад начальника Тайной канцелярии конфиденциальный. Тянется секретный розыск, трудятся палачи, ободряемые водкой, потеют в духоте застенка, терзают плоть человеческую. Доколе же? Заговор если и был, то в голове Федоса. Сознаёт это Данилыч, потому перестал бывать в застенке – чувствует там неловкость.

– Посошков что?

– Не в себе он… Видения посещают. Меня, говорит, государь император простил. Приходит ночью, жалеет, к ранам персты прикладывает.

– Ага,

простил? За что же?

– За дерзость, за книгу то есть… гордость возыме советовать его величеству.

– Другой вины нет?

– Нет.

Лучше десять виновных освободить, чем… Справедлив Неразлучный, печалим мы его. Царица вводит во грех. Втемяшился ей Посошков, о нём требует реляций, паче других колодников подозрителен ей приятель Федоса, рассуждающий об интересах государственных. Данилыч, пересказывая книгу, бурю негодования вызвал. Законы менять? Земским собором, по-старому? Опасный человек, инсургент [337] . На каторгу его, а писания сжечь.

337

Повстанец (от лат insurgens)

– Крута наша матушка… Напели ей…

Русские смотрят назад, русским милее прошлое – вот что напели. Голштинец с оравой своей… Совсем задурят бабий умишко.

– Ты, генерал, полегче с Посошковым. Нам покойников не надо.

Живые нужны, дабы длился розыск. Обман во спасение – повторяет себе Данилыч. Жаль, искренне жаль колодников, изнывающих в острожных ямах, но Катрин поверила в заговор. Питать сей миф диктует необходимость, политика высшая. Грех на царице, грех на голштинцах.

Понял ли Ушаков? Поди, догадался, старая лиса. Жевать да в рот ему класть? Её императорское величество приказывает стараться причастных к заговору неукоснительно искать. И довольно с него.

Ох, впились иноземцы…

Накипело против них у Данилыча. Служить ведь позваны, ан вот же, в хозяева выбились. Милостью самодержицы… И перечить не смей. Плата им как была установлена, так и теперь – десятикратная, хотя свои умелые подросли. Неужто сами нигде не управимся? Нет, немца ставь! На Ладожский канал Миниха, будто некого кроме него…

Обида свежая – спорил Данилыч, предлагал царице русских, опытных, отличились же в Петергофе, издалека пустили воду к фонтанам. Упёрлась – Миниха, Миниха… Известно, герцог ему ворожит.

Не тронь и этого – кожемяку наглого Еншау. Большого имеет заступника. А француза-то десять лет кормили для Кунсткамеры, будто своих великанов нет. Золотая, выходит, кожа… ладно, попляшет Еншау. А сколько таких дармоедов? Нашествие жадных, прожорливых видится Данилычу – заполонили Петербург, вокруг дома его кишат.

Снова заломило в висках. Зло берёт и жалко самого себя. Силы уж на исходе, один ведь, по сути, один перед сим легионом, один не сложил оружие. Рядом-то нет никого… Слепота обуяла всех. Царица топит рассудок в вине, безразлична. Где благодарность? Долг, начисленный злонамеренно, не зачёркнут, клеймо казнокрада не смыто. Званием генералиссимуса не удостоен до сей поры. Чего доброго, герцогу сей градус. На радость недругам.

Тяжёлый выпал день. И солнце в кручине, осаждённое облаками. Нева темнеет. Данилыч толкнулся к Варваре – отбыла в церковь. И Дарья с ней. Прошёл в детский флигель. Сашку застал на уроке фехтованья. Пот со лба, на отца не взглянул. А дочери? На что время тратят?

В невежестве не оставлены, как у некоторых стародумов, – совесть Данилыча спокойна. Ещё малышами были все трое – мамзель Близендорф подобрала им библиотеку целую, на немецком. Краткую Библию, описание разных стран, похождения известного скомороха, озорника Уленшпигеля. Теперь дети и по-французски болтают. Математика дочерям ни к чему, усвоены четыре действия – аддикция [338] , субтракция [339] ,

мультипликация [340] , дивизия [341] – и довольно, зато женскими науками заняты. Танцы, рукоделье, клавесины, с ранних лет всё, что подобает княжнам. Теперь вот артикулы с веером. Мамзель – сущий клад. Данилыч глянул в гостиную и задержался. Как ловкий шевалье со шпагой, так и она – веер птицей летает, обвевая лицо. И камнем вниз.

338

Сложение (от фр. addition).

339

Вычитание (от фр. soustraction).

340

Умножение (от фр. multiplication).

341

Деление (от фр. division).

– Вы рассеяны, принцесса!

Это старшей. Мамзель топает ножкой:

– Сосредоточьтесь! Там ваш кавалер. Он смотрит на вас. Зовите его!

Открывает веер, медленно, постепенно. Так, стало быть, подзывают таланта. Театр да и только!

– Теперь вы, Мари!

Не то, не то… Чувства никакого… Четырнадцать лет девке, пора бы… Раздобрела на пирогах, толстуха, поменьше бы ей пирогов, на солдатских сухарях подержать бы…

– Александрин!

Вмиг почуяла. Отец залюбовался младшей. Бойка черноглазка, искры мечет. Сразу вообразила кавалера, зовёт, зовёт, трепещет веер.

– А ты, Машера, колода, – вмешался Данилыч в урок. – Погляди на сестру!

Тоже наука… Нынче, коли не усвоят сию сигнализацию, дурами окажутся на балу. Мамзель говорит: веером доказывает женщина истинное своё благородство. Ничто так не отличает… Кончится год, царица снимет запрет, начнётся пляс.

Зимой должны прибыть ко двору некоторые иностранные кавалеры. Для Марии жених намечен. Она покамест в неведении. Слыхать, красавец.

Весьма должно роду Меншиковых укрепить престиж. Лишь бы невеста не сплоховала…

– Вы построже с ними, мамзель!

Вернулся в свои покои. Сел за шахматы для экзерсиса, но быстро надоело. По боковой лестнице поднялся на третий этаж, потом по винтовой деревянной на квартиру чердачную.

Жилец тамошний в господских гостиных бывает редко. Иногда, скользнув чёрными ходами, появляется в домовом храме его светлости. Слывёт среди слуг юродивым, даже колдуном.

«Течение светил для вашей светлости и семейства вашего благоприятно, сулит прибавление имущества, нежданные радости, торжествование над супротивниками. Остерегаться должно…»

Простуды либо лихорадки, чирьев, грудной жабы, желудочных хворей, пожара, укуса бешеного пса, утонутия – в такие-то месяцы.

Советуясь со звёздами, ежегодно извещает Крекшин [342] благодетеля своего записочками, кои называет мемориями – то есть для памяти. Заглавные буквы красные, славянского письма, в узорах. Иметь всегда на виду. Но Данилыч смеялся! Астрология, хиромантия, алхимия – суть науки, по мнению государя, ложные. Токмо тот, кто ищет, обрящет, и случается, ненароком.

342

Крекшин Пётр Никифорович – новгородский дворянин, служил при Петре I в Кронштадте смотрителем работ, был обвинён в растрате и сослан, позже оправдан. С 1726 г . собирал материалы для русской истории. Остались приписываемые ему сочинения по русской истории, которые известный историк С. Соловьёв назвал «баснями под именем истории». Его собрание летописей и документов использовалось позже историками.