Екатерина I
Шрифт:
Царём обласкан, возведён в дворянство, а поместьями до сей поры небогат. Светлейший радел ему, предложил недавно селения, отобранные у Петра Толстого. Верховный тайный совет и слова не вымолвил против; Остерман же, к удивлению вельмож, отверг подарок.
Теперь-то понятен Остерман. Осенило князя за шахматами. Он игрок – вице-канцлер в замызганном кафтане, измождённый диетой. Доской ему служит юдоль земная, фигуры – люди. Игру ведёт особую. Сторонясь интриг, изучает ситуацию, сам неизменно в обороне. Выигрыша желает лишь на поприще дипломатическом. Весь талант посвятил сему искусству, в нём и отраду находит.
Людские
Кому верить, как не ему?
Должность воспитателя принял охотно. Расчёт прямой – уготовить себе опору на будущее. Снова и снова убеждает себя светлейший, что поступил правильно, отдал царя-отрока в руки надёжные.
Вельможи во всём послушны, – если князь отсутствует на Совете, являются к нему с докладом, а то и заседают в предспальне либо в Плитковой. Царевны манкируют, править не склонны, Карл Фридрих чувствует себя лишним без августейшей тёщи, уединился в своих хоромах.
– Отчалит скоро, – говорит Данилыч вельможам. – Измором вынудим.
Стесняться некого, свои ведь. Слава Богу, сгинула с глаз ненавистная фигура голштинца. Следуемые суммы получает в рассрочку, с удержаниями. Распустил оркестр, фамильное серебро сбывает.
– Ветра ему попутного…
Смеются вельможи, кивают, избавление от дармоедов – благо. Между собой, покинув Меншиковы палаты, с опаской шепчутся:
– Слыхать, светлейший-то ободрал герцога.
– Истинно… Шестьдесят тысяч мимо казны ушло… В кошель себе положил.
– Старый долг будто…
– Кошель и так лопается.
– Старый долг будто…
– Э, да кто их разберёт?
Известно, себя Александр Данилыч не забудет. На обухе рожь молотит. Но руль управления кому иному поручишь? Кто лучше его знает состояние государства? Ему рапортуют военные и цивильные, пишут приказчики с заводов, промыслов, торгов, бурмистры вотчин, а владения-то разбросаны по всей европейской России. Воеводы губернские – и те кланяются, чтут Меншикова, яко монарха. Своевременно упредил смуту на Украине.
– Казаки и мужики волнуются, – объявил князь Совету. – Коллегия у них на шее сидит. Вот сговорятся с крымцами, с турками… Долго ли до беды!
Поместья у него там крупные, ещё город Батурин достался в придачу, милостью царицы. И ему поперёк горла Малороссийская коллегия, учреждённая Петром. После измены Мазепы царь стал подозрителен, выборы гетмана запретил, назначил русских чиновников, которые грабят всех подряд – крестьянина, шляхтича, посадского.
– Дадим Украине гетмана, – предложил князь. – По крайности, казацкая старшина будет довольна. Тоже волк в овчарне, да хоть свой.
Решился исправить политику Неразлучного, чем вельможеству весьма потрафил. Одобрили с воодушевлением.
Вместе с Голицыным, Остерманом поощряет коммерцию, промышленность. Пошлина с продажи пеньки убавлена в пять раз, с галантерейных товаров вдвое. Снята казённая монополия на торговлю сибирской пушниной; обрабатывать металлы в Сибири волен каждый, – испрашивать
Пётр строго определял, на каких судах приличествует возить в Петербург зерно, овощи, мясо. Надзиратели на пристанях свирепствовали. Парус залатан, вёсла некрашены, корпус самодельный, деревенский, – откупайся или прочь уходи. Надзиратели набивали мошну, издевались, а то и выколачивали взятки. Отменены многие распоряжения царя – поборника всеохватной, дотошной регламентации.
Однако землепашец в той же кабале томится, нищ и бос, отчего и в городе скудость Сие недвижно – хоть об стенку бейся.
Война не грозит – и то счастье.
Английские корабли в Балтику вошли, от российских берегов находятся в отдалении. Осенью во французский город Суассон съедутся дипломаты. Намерены примирить два союза, разделяющие Европу, – русско-австрийский и ганноверский.
– Кого пошлём? – вопрошает князь риторически. – Я думаю, сынка твоего, а? – он подмигивает канцлеру, катающему по привычке бумажные шарики. – Отпустишь молодца? Он востёр, востёр… Подсобит Куракину.
Возражений нет. Головкин-отец скрытно ликует, румянец выступил на скулах.
– А ты, Андрей Иваныч, дашь инструкции.
Мнение Остерман уже подал, секретарь читает.
– Линия в европейской политике примирительная… Убежать от всего, еже б могло нас в какое противоборство ввести… Освободиться добрым порядком от имеющихся обязательств с голштинским двором… Получа то, возобновить прежнее доброе согласие с датским двором, с цесарским же остаться в альянсе.
– Ладно, ладно, – подхватил светлейший. – Загостились голштинцы, пора и честь знать Всяк сверчок знай свой шесток. Мир, значит, мир до первой драки. . Воевать нам не на что, господа, казна караул кричит. Флот прохудился, армия обнищала. С Персией никак не развяжемся, монету везут туда…
Жалованье, отчеканенное в Петербурге, с годовым запозданием. Рубли обманные, доля серебра из-за бедности казны убавлена. Кто о том осведомлён – молчит.
Чего желать триумфатору? Заискивают, унижаются самые знатные. Короной не увенчан, власть же по существу безграничная. Един Бог выше.
«Меншикова боятся так, как никогда не боялись императора», – записал посол Лефорт.
Триумфатор сим могуществом наслаждается. Из опыта своего и фатера вывел максиму – токмо простолюдины платят любовью, признательностью. Высокородные – никогда. Спесивые, богатые, завистливые управляемы единственно страхом.
19 июня «по принятии лекарств изволил кровь пускать».
26 июня «за жестокой болезнью не выходил».
Первые атаки противника, коему страх неведом. И столь мучительные, что больной причащается Святых Тайн. Пользуют Блументрост и Бидло – знаменитый голландец, очарованный когда-то Петром и уехавший в Россию. В домашней аптеке обильный выбор медикаментов – от колотья в груди, кашля, удушья.
Дарья велела мазаться елеем, пригласила хор из Александро-Невского монастыря, для услады душевной. И царь с невестой слушал в зале «пеньё концертов», покорно скучал. В конце июня князю стало легче, повёз государя в Адмиралтейство. Многопушечный «Пётр Первый» стоял на стапеле, расцвеченный флагами, готовый к спуску. Внук разбил о борт бутылку вина, напутствуя «деда».