Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне

Леони Фрида

Гиз и его люди направились прямиком в «Отель Королевы» близ Лувра, где королева-мать лежала в постели. Один из ее карликов, сидя на подоконнике, углядел легко узнаваемую фигуру герцога и закричал, что там, внизу — герцог де Гиз. Королева, решив, что карлик проказничает, чтобы развеселить ее, велела кому-то шлепнуть его — пусть знает, с чем можно шутить, а с чем нельзя. Однако, прислушавшись к шуму на улице, она поняла, что там действительно герцог де Гиз, и сразу «побледнела и задрожала». Она понимала: будет ли ее сын занимать трон и дальше, зависит от следующих мгновений.

Екатерина тепло приветствовала герцога, произнеся: «Как приятно видеть вас снова, хотя я бы предпочла, чтобы обстановка была другая».

Гиз объяснил королеве-матери причины его недавних действий. Между тем король впал в неудержимую ярость: как мог этот Гиз ослушаться его приказа и явиться в Париж?! Говорят, когда он услышал о присутствии недруга в городе, то обратился к Вильруа со словами: «Нам пора все переиграть. Что, у королей моей династии уже нет будущего?» Повернувшись к Альфонсо д'Орнано, своему капитану-корсиканцу, он спросил: «Будь вы на моем месте, как бы вы поступили?» Храбрый и преданный корсиканец не долго размышлял над ответом, он просто сказал: «Сир, для этого надо уточнить одно слово. Считаете ли вы г-на де Гиза другом или врагом?» Генрих ничего не сказал, но жест выдал его чувства. Тогда, как утверждают, д'Орнано произнес: «Так давайте покончим с ним».

Несмотря на болезнь, Екатерина, опасаясь ярости сына и окончательного разрыва — если не чего-то еще худшего — между ними обоими, решила сопроводить Гиза в Лувр, где его ждет король. Она оделась и отправилась туда в паланкине, а Гиз шел пешком с ней рядом. Проходя по узким улицам, они слышали, как народ кричал: «Да здравствует Гиз! Да здравствует опора Церкви!» Генрих ждал герцога в покоях королевы. Гиз низко склонился перед монархом, тот же холодно принял его и спросил: «Почему вы здесь, кузен?» На это, после долгой паузы, герцог отвечал, что явился по указанию королевы-матери. Екатерина подтвердила это, так что у Генриха не осталось повода порицать Гиза — неважно, поверил он в это или нет. Затем Екатерина продолжила объяснения: она просила герцога приехать, чтобы смягчить опасную ситуацию и помочь им обоим обрести согласие.

Два дня, 10 и 11 мая, прошли в переговорах между Гизом и королем. Одна из этих встреч имела место, когда герцог, приехав навестить Екатерину, застал у нее Генриха. Когда Гиз вошел в спальню королевы-матери, Генрих увидел его и отвернулся, как будто не заметил. Учтивый, хотя и осторожный тон предыдущих бесед резко изменился. Гиз сел напротив королевы-матери и, обратившись к Бельевру, пожаловался, сколько о нем говорят дурного. Гиз еще не знал, что Генриху уже было известно о готовящемся против него мятеже. Король, игнорируя старинное право парижан защищаться самостоятельно во времена бедствий, вызвал войска швейцарцев и верных ему солдат, приказав им войти в город в ночь на 11 мая.

Увидев марширующих по городу солдат, горожане пришли в ярость. Войска получили приказ не стрелять, хотя и боялись разъяренного населения, в основном состоявшего из буржуа и студентов Сорбонны. В течение ночи горожане строили баррикады из огромных бочек, наполненных камнями, перегораживая улицы. Утром 12 мая, услышав шум снаружи, герцог, только что вставший и еще не одевшийся, выглянул из окна своей спальни во дворце Гизов и осведомился добродушным тоном, как будто подшучивая: «И что же такое стряслось?» Народ любил Генриха Гиза за простоту обращения; за ним они готовы были идти куда угодно.

По мере того, как страсти в народе раскалялись, король Генрих послал Бельевра к Гизу с заверением, что солдаты «не причинят ему зла». Екатерина также рано поутру выслала курьера подбодрить герцога. Самолично она прибыла позднее и стала расписывать герцогу, как переживает король «из-за всех этих страстей», уговаривая его восстановить порядок в столице. Горожане швыряли в солдат камнями; кое-где уже постреливали, несколько солдат погибло. Она боялась, что все это обернется большими потерями, если Гиз не вмешается.

Гиз отвечал довольно резко: не он — виновник этого безумия, и не ему разбираться со всем этим, ибо он «не полковник и не капитан». Пусть беспорядками займется руководство города.

Гиз лично обошел улицы, безоружный, с тросточкой, и беседовал с людьми. Его спокойствие придало уверенности парижанам, и они приветствовали его криками: «Да здравствует Гиз!», «В Реймс! Отведем господина в Реймс!» Гиз благодарил толпу, но в ответ крикнул: «Довольно, господа, это уж слишком. Кричите — „Да здравствует король!"» Утром 13 мая Генриха осмотрел флорентийский доктор Екатерины, Кавриани: «Бедный король, фактически находящийся на осадном положении, так печален и подавлен, что напоминает саму смерть. Прошлой ночью все вооружились, и он горько оплакивал свою участь, жалуясь на предательство со всех сторон». Лекарь назвал это «одним из серьезнейших восстаний и мятежей, о каких когда-либо слышали».

Всегда владеющая своими эмоциями, особенно в напряженных ситуациях, королева-мать, которую несли на носилках, решила, как обычно, отправиться на мессу в Сен-Шапель. Сойдя с кресла, она указывала, как пройти через баррикады, словно в них не было ничего необычного. Ее пропустили, приветствуя с большим уважением, причем очевидцы отмечали, что королева-мать «демонстрировала спокойное улыбающееся лицо, как будто ничто ее не удивляло». Решительная женщина, больная и страдающая из-за судьбы своего сына, она все еще сохраняла отвагу и была готова принять любую ситуацию с той же непоколебимой стойкостью, с какой делала это всю жизнь. Никогда Екатерина не казалась более величавой, чем в это шествие по баррикадам, которые жители возвели, чтобы запереть ее сына в Лувре. После мессы, вернувшись к обеду с ближайшими друзьями, королева тихо и безутешно плакала.

На заседании совета в тот день Екатерина заставила сына оставаться в Париже, хотя ее голос одиноко звучал в хоре голосов, убеждавших короля уехать. Она настаивала: «Как я вчера поняла из слов месье де Гиза, он готов увещевать толпу; я вернусь к нему теперь же и смогу убедить его разобраться с бедами». Времени оставалось совсем мало. Новые ворота оставались единственными открытыми воротами в городе, которые по случайному стечению обстоятельств солдаты Лиги не охраняли. Но как долго это продлится? Гиз поспешил известить губернатора Орлеана: «Я победил швейцарцев, изрубил на куски половину охраны короля и держу Лувр под полным наблюдением, так что знаю обо всех, кто в нем находится. Эта победа столь велика, что память о ней будет жить вечно». Екатерина после заседания совета бросилась к Гизу и умоляла его унять безумие на улицах. Он же отвечал, что не в состоянии справиться с бунтующей толпой, ибо это то же самое, что «усмирять разъяренного быка». Услышав это, Екатерина повернулась и шепнула что-то секретарю Пинару, сопровождавшему ее. Тот извинился и оставил королеву-мать и Гиза наедине.

Пинар отправился сообщить королю, что тот должен покинуть город без промедления, но Генрих и не ждал сигнала матери. Он уже уехал, оставив мать разбираться с делами в столице. Толпа уже двигалась к Лувру, желая схватить «братца Генриха», а тот в это время спокойно прошел по саду Тюильри к конюшням. Он и горсточка его близких друзей без шума забрались на уже оседланных коней и проехали через Новые ворота, находившиеся рядом со стеной сада. Вначале ехали шагом, а потом пустили коней в галоп, в направлении Рамбулье, где остановились на ночлег, а затем на рассвете 14 мая выехали к Шартру. Примерно час спустя после того, как Пинар покинул дворец Гизов, новости о бегстве короля достигли ушей герцога, который все еще разговаривал с Екатериной. Он вскричал: «Ах! Мадам, я погиб. Пока ваше величество задерживали меня здесь, король покинул нас, чтобы навлечь на наши головы еще большую беду!»