Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне
Шрифт:
К тому времени, когда Екатерина вернулась к Карлу, он несколько оправился и радовался передышке. За время своего короткого отсутствия Екатерина обнаружила, что Алансон нагнетает тревожную обстановку, и голова его набита лишь мыслями «о войне и смуте». Этот сын, наименее любимый из всех, настоятельно требовал себе пост наместника королевства. Карл, изначально обещавший ему этот пост, ныне сам вцепился в эту должность, лишь недавно оставленную Генрихом. Екатерина советовала королю не поддаваться нажиму младшего брата, но 25 января 1574 года король не выдержал. Это поставило под угрозу Гизов и их сторонников, которые, после отбытия Генриха Валуа в Польшу вместе с лучшими командирами-католиками, чувствовали себя неуютно. Они даже заявляли, что Франсуа де Монморанси, закадычный друг Алансона, готовит заговор с целью убийства герцога де Гиза. 16 февраля в Лувре Гиз напал на предполагаемого убийцу, г-на де Вантабрена. Монморанси клялся в своей невиновности и непричастности к какому-либо заговору против Гизов, но, хотя обвинения были сняты, ему пришлось покинуть двор. В то же время Карл взял назад обещание произвести Алансона в наместники. Гизы, таким образом, достигли своей цели. В утешение
Клика Алансонского состояла из Генриха Наваррского, Конде, четверых братьев Монморанси и Тюренна. Они полагали, что принц обладает достаточным влиянием, чтобы занять пост наместника. В случае неудачи эти горячие головы готовились взять в руки оружие и отправиться в Седан, а там, возглавив войско гугенотов, идти походом на Нидерланды. Алансон надеялся, что уж во Фландрии-то он докажет свою значительность и найдет для себя собственное княжество. Но более всего он надеялся на трон умирающего брата Карла, вот только на пути этой мечты стояла Екатерина. Тогда последыш ее хворого выводка надумал добраться до матери и лишить ее власти. Его сторонники наводнили Париж памфлетами, прямо обвинявшими Екатерину в организации Варфоломеевской резни. Ей в вину ставилось и то, что она итальянка, и то, что она женщина. В других памфлетах задавался вопрос: а имеет ли право — согласно салическому закону — Екатерина на регентство в случае смерти Карла, ибо, как считали авторы, это право доступно лишь мужчине.
Писатель-кальвинист Франсуа Отман служил главным «литературным террористом» «антиекатерининской» кампании. В своем трактате «Franco Gallia» он рассматривает историю французской монархии, приходя к заключению, что ее теперешний абсолютизм представляет собой существенное отклонение от первоначальных форм монархии, когда государь избирался национальной ассамблеей или парламентом. Он заклеймил правление женщин вообще, ссылаясь на факты истории: якобы самыми злостными тиранами были как раз женщины. Аргументы кальвинистских мыслителей затрагивали созвучные струны не только у гугенотов, но и у некоторых представителей высшей знати Франции, которые устали от религиозного экстремизма обеих сторон. Они ратовали за умеренный путь развития, требующий реформ монархии и общества в целом. Эта группа разочарованных дворян и умеренных католиков становилась все многочисленнее и вскоре объединилась, создав новую силу в предстоящей борьбе. Сторонники короля в отместку нанимали собственных писателей, и листовки со взаимными обличениями сыпались дождем со всех сторон. Но семена будущих волнений были уже посеяны. Французский народ начал задаваться вопросом о главных политических принципах, определяющих его жизнь.
Здоровье Карла серьезно пошатнулось, он «стал темен лицом и опасен». Венецианский посол писал: «Король никогда не смотрит в лицо, когда к нему обращаются, он сутулится, как делал и его отец, и напрягает плечи. Он завел привычку опускать голову и суживать глаза, а потом резко поднимать их, словно бы с усилием, бросая взгляд поверх головы собеседника, либо снова опускать, едва посмотрев на того, с кем говорит. Кроме того, что он сделался угрюм и неразговорчив, он еще, как утверждают, стал мстителен и никогда не прощает обидчиков. Если прежде он просто отличался строгостью, теперь боятся, как бы она не превратилась в жестокость. С некоторого времени все его мысли — только о войне, он просто помешан на ней, и матери нелегко успокаивать его. Он желает вести войско сам, будучи нравом храбр и отважен… Именно для этой цели он истязает себя упражнениями и усилиями всякого рода, дабы быть способным выдержать… тяготы войны».
Король целыми днями охотился и, показывая на родимое пятно под носом или шрам на плече, любил говорить товарищам по охоте: по этим меткам его тело смогут отличить, если он падет на поле брани. Спутники короля молили его отгонять столь мрачные мысли, но Карл отвечал: «Так вы полагаете, мне лучше умереть в постели, а не на войне?»
Военная слава маячила перед Карлом недостижимым фантомом. Единственными битвами, в которых он одерживал победу, были ежедневные поединки с болезнью, перебранки с матерью и глупые козни Алансонского, который, будучи не слишком умен, сам опасности не представлял, но мог стать послушным орудием в руках более хитроумных лиц. Заявив в свое время, что до двадцатипятилетнего возраста он позволит себе «валять дурака», Карл теперь решил взяться за дела государства. Он начал обвинять Екатерину в бедах своего королевства, часто повторяя: «Мадам, вы, вы всему виной!» Венецианский посол далее описывает, как натянуты стали отношения между матерью и сыном: «Недавно мне сказали: прежде чем он что-либо сделает, матери приходится повторить трижды». После одной из гневных вспышек Карла Екатерина пожаловалась своей свите: «Я давно уж имею дело с безумцем, и с этим ничего не поделаешь!» С конца февраля король почти непрерывно болел; многие подозревали, что резня в ночь Святого Варфоломея, гибель Колиньи и его сторонников, многие из которых были близки Карлу, подорвали его силы и лишили опоры. Он однажды написал посвящение великому поэту Ронсару: «Я дарую лишь смерть, вы же даруете бессмертие».
Этому молодому королю с трагической судьбой была не суждена мирная кончина. В феврале 1574 года двор пребывал в Сен-Жермене. Герцог Алансонский и его сообщники решили: настал час форсировать действия по началу кампании в Нидерландах. План конспираторов, разработанный Гиацинтом Жозефом де Ла Молем — придворным, который стал любовником Марго — состоял в следующем: Алансон и Генрих Наваррский покидают двор, где они жили под строгим наблюдением, движутся на север с армией солдат-гугенотов. Они выбрали ночь с 23 на 24 февраля, поскольку на нее приходился последний день карнавала: двор будет праздновать, и отсутствие принцев может какое-то время оставаться незамеченным.
8 марта двор переехал в Венсенский замок, — крепость, которую в случае чего было легко оборонять. Герцог Алансонский и король Наваррский были допрошены на предмет недавних событий Екатериной, королем и канцлером Бирагом. Версия Алансона менялась с каждым разом и изобиловала все новыми и новыми противоречиями, однако ему легко удалось переложить вину на Гизов. Франсуа жаловался, что ему пришлось защищать себя от этой семейки, которая стремилась дискредитировать его. Он клялся: план состоял лишь в нападении на Гизов и не должен был причинить вред королю или их матери. Генрих Наваррский держался стойко и никого не скомпрометировал. Бираг, тем временем, убеждал Екатерину и короля считать обоих изменниками и предать казни, но те не решились на столь крайние меры. Наказание состояло лишь в требовании принести клятву на верность престолу и в установлении строгого надзора. Однако эти меры не предупредили вспышку мятежа, который сподвижники принцев планировали начать одновременно с их бегством. Монтгомери вернулся во Францию из Англии, где скрывался, и начал вторжение в Нормандию. Двое пленников были уверены, что их осудят на смерть, как только раскроется истинный размах их замыслов. Поэтому они решили предпринять еще одну попытку к бегству. На этот раз они вручили свою судьбу в руки ненадежных людей — моряков, наемников, торговцев лошадьми, интриганов вообще и, в особенности, Пьера де Грантри, бывшего шпиона и самозваного мага, который утверждал, будто нашел «философский камень».
Организаторами этого сомнительного побега стали уже упоминаемый Ла Моль, любовник Марго, и его друг, граф Аннибал де Коконас, любовник герцогини де Невер, закадычной подруги Марго. Эти два дворянина из шайки Алансонского представляли собой надушенных придворных щеголей, заслуживших известность успехами в карточной игре, танцах и любовных интригах, но еще не пробовавших своих сил в подпольной деятельности, требующей секретности, выдержки и умения стратегически мыслить. Де Торе (брат маршала Франсуа де Монморанси) и Тюренн (их зять) были также связаны с заговорщиками. Неудивительно, что вскоре Екатерина получила вести о подготовке нового плана бегства королевских узников, и король нанес превентивный удар: было арестовано около пятидесяти человек из числа близких соратников Алансона. Франсуа де Монморанси, не участвовавшему в предприятии, опять не повезло: только он вернулся ко двору, как заговор раскрыли, что не только сильно скомпрометировало его, но и подвергло смертельной опасности.
Всего через несколько недель после первой попытки Алансон и Наваррский были вновь арестованы и допрошены королем и королевой-матерью. Наваррский не выдавал своих соучастников и отказывался отвечать следователю, адресуясь непосредственно к Екатерине. Он говорил о ее желании разжечь вражду в королевстве слухами о заговорах, дабы очернить его имя, о «неискренности и вероломстве в отношениях с ним самим». Это смелое заявление, которое он подготовил вместе с Марго, вероятно, спасло ему жизнь, ибо похоже, что Карл поверил Наваррскому. Когда вызвали Алансона, того понесло, и в припадке болтливости он, пресмыкаясь перед матерью и братом, расписал все детали безрассудного проекта. Ситуация еще усугубилась, когда нашли куклу из воска с короной на голове и с иглами, пронзившими сердце — работу Козимо Руджери, личного некроманта королевы-матери, специалиста в области черной магии. Немедленно было высказано предположение, что восковая фигурка изображала короля, а иглы были воткнуты Руджери для того, чтобы чародейским способом причинить ему вред. Екатерина остолбенела, когда узнала, что тот, кому она так доверяла, предал ее. Но Руджери уже давно сблизился со сторонниками Алансона и в особенности подружился с Ла Молем. 30 апреля оба руководителя заговора, Коконас и Ла Моль, были обезглавлены по обвинению в измене, после чего, как говорили, их забальзамированные головы тайно доставили Марго и герцогине де Невер, и они долго оплакивали погибших любовников. Во время допроса Ла Моль никого не выдал и показал себя более стойким, нежели Коконас, в деталях расписавший план объединения с Конде, Торе, Тюренном и Людвигом Нассау в Седане.
4 мая Карл сделал ход против семьи Монморанси. Ввиду отсутствия Торе и Тюренна он приказал арестовать Франсуа де Монморанси и маршала де Косее, тестя Мерю — брата Монморанси, и препроводить их в Бастилию. Он также снял с должности губернатора Лангедока отсутствующего младшего брата, Дамвиля. Низложение семьи Монморанси было роковой ошибкой, ибо Дамвиль, оставшийся на свободе, начал поднимать на борьбу многочисленных сторонников своей семьи в Лангедоке. Еще хуже для Екатерины и Карла было то, что под рукой Дамвиля собралось большое войско, и аннулировать его должность вовсе не значило его низложить. Лангедок был преимущественно протестантской провинцией, и Дамвиль вскоре вступил в переговоры с вождями гугенотов. Подвергнувшись в отсутствие старших братьев ожесточенным гонениям на семью, он вскоре стал настоящим лидером оппозиции. Плодом его переговоров с гугенотами, с которыми он вскоре подписал перемирие, стал союз между умеренными католиками, вроде него самого, и протестантами, недовольными резней и дурным управлением государством. Это привело к созданию новой партии, конфликтующей с королевской властью, известной под названием «Политиков» (Politiques).