Екатерина Медичи. Итальянская волчица на французском троне
Шрифт:
«Мы обложим их налогами, ибо не осталось ни экю на необходимые вещи, чтобы содержать ваше королевство… Покойный король, ваш брат, доверял мне и обсуждал со мной все дела, и вам это тоже не помешает. Я сделаю все, что смогу, дабы передать вам королевство в целости и мире <…> и доставить вам хоть какую-то радость после всех бед и несчастий. <…> Опыт, полученный вами за время отсутствия, столь велик, что я уверена: не бывало еще короля мудрее, чем вы. Пока же мне остается лишь беспокоиться и беспокоиться, ожидая вас; возвращение ваше, я уверена, принесет мне немало радости и удовольствия, и страдания мои прекратятся. Молю Господа, да будет так, и да увижу я вас снова в добром здравии — и скоро».
Теперь королева-мать занялась своего рода «генеральной уборкой»,
Король Наваррский и герцог Алансонский были вынуждены признать официальную ратификацию постановления о регентстве Екатерины, обнародованного 3 июня 1574 года. Обеспечив все необходимое для того, чтобы традиционный сорокадневный траур и похороны ее сына стали такими же величественными, как похороны Франциска I, Екатерина сосредоточилась на заключении двухмесячного перемирия с ларошельцами и с протестантским вожаком Ла Ну в Пуату — это обошлось ей в 70 000 ливров. Королева рассчитывала, что по истечении этого срока Генрих объявится и сам станет разбираться с мятежными еретиками. Франсуа де Монморанси и маршал де Косее тем временем томились в Бастилии, ожидая решения его величества.
Новость о том, что он унаследовал французский трон, обрушилась на Генриха утром 15 июня. К нему явился гонец от императора, убедивший охрану у королевских дверей, немедленно пропустить его к королю. После длительных препирательств посланнику удалось передать информацию его величеству. Он лишь на час опередил г-на де Шемро, хотя тот установил рекорд скорости, преодолев 800 миль от Парижа до Кракова за шестнадцать дней. В течение последнего месяца жизни брата Генрих получал известия об его отчаянном положении и ухудшении состояния. Ожидая перемен, он, как всегда, не подготовил реального плана действий, и эти вести застали его врасплох. Единственное, что сделал Генрих, так это попытку уверить поляков в том, что он прижился у них и принимает обычаи новой страны. Он больше не скрывался в своей комнате, сказываясь больным, не выглядел мрачным и тоскующим. В начале пребывания в Польше он сумел, избегая контактов со своими подданными, выстроить барьер, защитившись правилами изощренного этикета, которым и прикрывался. Это только усиливало стремление подданных видеть нового короля, а его еще больше отдаляло, делая царственно-холодным. Теперь, появляясь перед народом, он был сама живость и обаяние. Он обзавелся польским платьем и даже стал обучаться традиционным местным танцам. Воздерживаясь от вина, он с энтузиазмом поглощал пиво, хотя, на самом деле, вообще не любил алкоголя.
К середине апреля отношения дворян к королю начало теплеть. Главная причина, вызывавшая конфронтацию к нему всей страны, состояла в его упорном нежелании видеться со своей нареченной — сорокавосьмилетней старой девой Анной Ягеллоной. К ее великому разочарованию, нареченному удавалось избегать ее, и они встречались лишь на официальных приемах. Зная, что его дни в Польше сочтены, он почувствовал, что будет неплохо проявить вежливость к пылкой даме, дабы умилостивить своих «захватчиков» (так он рассматривал их). Бывший герцог Анжуйский заставил их поверить, что из французского принца он превратился в польского короля. Ибо, когда доходило до главного, Генрих был флорентийцем до кончиков ногтей.
Известие о смерти Карла вызвало великое ожесточение в Кракове. Генрих — спокойный и сохраняющий самообладание — объявил о необходимости в сентябре созвать Сейм и, пока не будет принято решение вопроса о польском троне, во Франции будет править королева-мать. Польские интересы — превыше всего, ворковал Генрих. К тому же Франция — в надежных руках. Король выглядел на удивление уравновешенным и, хотя самые недоверчивые из дворян предпочитали не спускать с него глаз, вскоре стало ясно, что он не уронит своей чести.
Однако, прикрывшись личиной безмятежности, король и его свита лихорадочно готовились к побегу из опостылевшей страны. Они решили: ночь на пятницу 18 июня — идеальный момент для «ухода по-английски». За три дня до этого Помпон де Бельевр, французский посол в Польше, был официально отпущен королем, ибо со смертью Карла IX его служба прекращалась. Но у Бельевра была тайная миссия: выехать вперед и подготовить путь к бегству для Генриха, обеспечив ему свежих лошадей на время остановок и ночевок, а также запасы провизии. 18 июня де Шемро был вызван к королю, который вручил ему письма для Екатерины, с указанием доставить их как можно скорее. Тот немедленно отбыл. Все это делалось перед членами совета, для отвода глаз. Однако Шемро не вернулся во Францию, а получил инструкцию встретить Генриха в маленькой разрушенной часовне, той же ночью, в деревушке в окрестностях Кракова. Он послужит проводником для короля и его собратьев по побегу и доставит их к границе между Польшей и Империей.
Внезапно весь план оказался под угрозой разоблачения из-за ротозейства — Рене де Вилькье, дворецкого Генриха, заметили с огромным караваном вещей, груженных на мулов, совершенно очевидно покидающим Краков. Теперь подозрения поляков подтвердились, и Генрих в ярости набросился на тупоголового Вилькье. И без того рискованный побег стал просто опасным. В обозе были упакованы драгоценности, принадлежавшие не только Генриху, но и польской казне. Как бы дорого он ни ценил эти вещи, жизнь была для него дороже, а он бы и гроша ломаного за нее не дал, попадись ему на пути толпа разъяренных поляков. Поползла молва, что король тайно планировал сбежать, и граф Тенчин, управляющий двором короля, встревоженный, явился к Генриху, объявив, что «город и сенат скорбят из-за намерения короля их покинуть». И получил весьма обтекаемый ответ: «Человек разумный, подобный вам, легко поймет: никакого намерения вас покинуть у меня нет. Когда я приму какое-либо решение, мои дворяне узнают о нем, когда я выскажу его на совете в их присутствии. Что же до населения, то лучше не противоречить их мечтам! Меня мало волнуют слухи, но волнует моя репутация».
Хотя спокойствие Генриха убедило Тенчина, в тот вечер все только и говорили, что о заговоре короля и побеге. Управляющий явился сообщить Генриху: по распоряжению сената вокруг дворца выставлена стража. Если бы никакого плана не существовало, король вышел бы из себя от ярости: ему не доверяют! Сейчас же он остался хладнокровным, как всегда, и предложил, чтобы не только стражи были выставлены, но и сам он «успокоит своих добрых подданных, отправившись в постель в их присутствии, когда же они услышат, что король уснул, то паника, вероятно, уляжется». В тот вечер ужин удался на славу. Король пребывал в добром расположении духа, блистал остроумием. Наконец он удалился в спальню, оставшись один, как требовал обычай, Тенчин также прилег в ногах кровати, полог был опущен, и Генрих притворился спящим. Через некоторое время Тенчин вышел из спальни и объявил, что его величество действительно уснули. В соседних со спальней Генриха покоях те, кто собирался бежать вместе с ним, завершали приготовления. Как только Генрих рассудил, что наступил безопасный момент, он присоединился к сообщникам.
Опустошили большой ларец с драгоценностями, прикрепленный к кровати короля; Генрих, кроме своих личных камней, набил карманы польскими драгоценностями, включая жемчуга, алмазы и другие. Это может пригодиться, если придется пробираться сквозь неприятельскую территорию. К их великой тревоге, обнаружилось, что все окна и двери во дворце заперты, но, по счастью, нашелся небольшой проход из кухни, оставшийся открытым и без охраны. Несколько раз их чуть было не обнаружили, и все же, применив разные уловки, заговорщики выбрались из дворца и прибыли в часовню в окрестностях Кракова, где была назначена встреча.