Екатерина Великая (Том 2)
Шрифт:
– Ну, как дурак твой живёт, небось отлично! Таким на свете куда легче жить!..
И теперь, поднимаясь по лестнице, покрытой красным ковром, Николай Иванович Новиков знал, что ему предстоит тяжёлый разговор.
В зале с красными штофными обоями, золочёной мебелью и гербами на шелку его встретил угрюмый полковник, выслушал молча и скрылся за высокой двойной дверью. Через несколько минут он вышел и, глядя в сторону, процедил:
– Его сиятельство просят обождать-с.
Буква «с» вышла со свистом. Новиков присел, осмотрелся. В зале было пусто. Нежилая тишина господствовала в доме. Очень глухо откуда-то доносились голоса, адъютант, сидевший за столиком перед дверями, прислушивался к ним, и лицо его отражало всё происходящее за дверью. Наконец дверь открылась, и из неё вышел высокий пузатый купец в великолепных сапогах, тончайшей шёлковой
Купец остановился, вынул кумачовый платок из кармана, обтёр шею, лицо, посмотрел вокруг дикими, ничего не понимающими глазами и сказал:
– Ну… – Потом подумал и прибавил: – Ну и ну… – и зашагал к выходу.
Адъютант встал и, не сгибая ног, покатился в кабинет, как будто он был на коньках, потом выехал назад и сказал, полусогнув правую руку в локте в сторону двери:
– Его сиятельство просят-с!
И под свист буквы «с» Новиков вошёл в кабинет.
Николай Иванович и сам крупный мужчина, но Брюс перед ним казался памятником.
Он был в генерал-адъютантском мундире со звёздами и при регалиях, за ухом у него торчало перо, на столе лежали бумаги. «Подьячий в мундире», – промелькнуло в голове у Новикова.
Не здороваясь и не приглашая сесть, Брюс начал рубить слова медным голосом, которым командуют на парадах:
– Ея величество соизволили повелеть прекратить всякие колобродства, через тайные общества в Москве происходящие, а также освидетельствовать книги, из вашей типографии исходящие, кои способствуют расколу и нелепостям и даже чёрный народ могут привести в неистовство. Посему я приказал опечатать вашу типографию и книжные склады губернскому прокурору, а вас призвал, дабы вы могли искренним раскаянием искупить вину свою перед престолом и отечеством… – Брюс так же неожиданно замолчал, как и начал, и, схватив из-за уха перо и подвинув лист чистой бумаги, сел, приготовляясь писать.
Николай Иванович пожал плечами и посмотрел на главнокомандующего пристально.
– Может быть, мне дозволено будет сесть?
– Садитесь, поручик, – прохрипел Брюс.
– Я, ваше высокопревосходительство, издаю книги и журналы по договору с Московским университетом, а также состою членом «Типографической компании», многие книги выпускающей. Вся сия деятельность, на законных основаниях происходящая, ставит перед собой не корыстные цели прибытков и наживы, а задачу просвещения народа, распространения знаний, умножения числа людей нравственных, любящих свою родину и беззаветно ей преданных.
Брюс слушал его внимательно, потом не выдержал, рявкнул:
– Перестаньте, сударь, изъясняться со мной, как с ребёнком. В изданиях ваших не прекращаются нападки на дворянство и помещиков. Что же касаемо вопросов религиозных и нравственных, то, хотя сие не по моей части, мне доподлинно известно, что толкуются они вами не в духе христианского смирения и уважения к властям предержащим, а именно в смысле внушения крестьянам и городской черни дикого понятия о равенстве всех людей и неуважения к дворянскому сословию… К тому же бесплатная раздача хлеба крестьянам, отказ от взимания оброка в имениях лиц, входящих в ваше общество, содержание вами бесплатных школ, больниц и аптек для народа, якобы на том основании, что государство ему помощи в том не оказывает, – все сии действия, по наружности якобы благообразные, по существу суть колобродства, против высочайшей власти измышляемые. Посему я приказал все изданные вами книги опечатать и касаемые к гражданской части направить для просмотра господину московскому прокурору Тайльсу, а имеющие отношение к вопросам нравственным и религиозным – к его преосвященству митрополиту Платону. Вас же предупреждаю, что ежели обнаружатся преступные издания, через цензуру не прошедшие, то понесёте вы наказание по закону!
Главнокомандующий встал, поднялся и Новиков. Николай Иванович вдруг почувствовал усталость и скуку и спросил спокойным голосом человека, которому не о чем больше говорить:
– Давно ли, ваше высокопревосходительство, изволите быть в офицерских чинах?
Брюс помолчал, удивлённый этим вопросом, но потом ответил ворчливо:
– Я, голубчик мой, тридцать лет служу престолу и отечеству…
– Что касаемо меня, – сказал Новиков, откланиваясь, – то я более двадцати лет служу своему народу и отечеству, хотя и без чинов, и служба сия не пройдёт бесследно для потомков…
…Митрополит
– Да, сын мой, – сказал он, – ныне наступают времена, когда и христианская помощь ближнему рассматривается как дело противогосударственное. Держат миллионы людей в рабстве противоестественном, потому и боятся просвещения угнетаемых. А потом жалуются на бунты и недовольство народное: не понимают того, что против французской заразы два есть токмо средства – обуздание жестокости помещиков и христианское воспитание.
Новиков вздохнул:
– Однако, ваше преосвященство, вам надлежит дать письменное заключение по сему делу. Без него едва ли возможна будет дальнейшая деятельность не только «Типографической компании», но и моя личная…
Платон усмехнулся, в глазах его появились весёлые огоньки:
– Да, нынешний главнокомандующий и завистлив, и умом не блещет. Намедни пригласил меня на обед да и говорит: «И чего так Суворова и Румянцева прославляют. Суворов токмо и может, что на клиросе петь. Румянцеву давно пора на покой, а уж предшественник мой, покойный граф Чернышёв, был совсем дурак». А я ему в ответ: «У нас в России мало людей, подобных Румянцеву, Суворову, Чернышёву, куда ни посмотришь, всё Брюс да Платон». – И митрополит засмеялся, вспомнив вытянувшуюся физиономию главнокомандующего. Потом лицо митрополита стало строгим. Он поднялся, и перед Новиковым был уже не добродушный, умный и весёлый старец, а суровый церковный пастырь, в котором говорили непреклонность и огонь веры. – Дело это мы рассмотрим, исходя из нашей совести и ответственности перед престолом Всевышнего, а мнение наше сообщим ея величеству…
Новиков молча глубоко поклонился и вышел.
Через несколько дней Брюс, раскрыв рот, от удивления, читал следующее письмо митрополита Платона императрице, присланное ему в копии:
«Всемилостивейшая государыня императрица!
Вследствие высочайшего вашего императорского величества повеления, последовавшего на имя моё от 23-го сего декабря, поручик Новиков был мною призван и испытуем в догмах православной нашей греко-российской церкви, а представленныя им, Новиковым, ко мне книги, напечатанныя в типографии его, были мною рассмотрены.
Как пред престолом божьим, так и пред престолом твоим, всемилостивейшая государыня императрица, я одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, что молю всещедрого Бога, чтобы не только в словесной пастве, Богом и тобою, всемилостивейшая государыня, мне вверенной, но и во всём мире были христиане таковые, как Новиков.
Что же касается до книг, напечатанных в типографии его, Новикова, и мною рассмотренных, я разделяю их на три разряда.
В первом находятся книги собственно литературныя, и как литература наша доселе крайне ещё скудна в произведениях, то весьма желательно, чтобы книга в этом роде были более и более распространяемы и содействовали бы к образованию.
Во втором, я полагаю, книги мистическия, которых не понимаю, а потому не могу судить оных. Наконец, в третьем разряде суть книги самыя зловредныя, развращающия добрые нравы и ухищряющия подкапывать твердыни святой нашей веры. Их-то, гнусныя и юродивыя порождения так называемых французских авторов, следует исторгать как пагубныя плевелы, развращающия между добрыми семенами.
Часть вторая
11
ВОЙНА
Последствия путешествия императрицы в «полуденные страны» сказались немедленно. Турки, которые считали, что с потерей Крыма двери для России в Оттоманскую империю раскрылись настежь, видели в этой поездке и в свидании Екатерины с императором австрийским и королём польским подготовку к войне.
Подозрительно зашевелилась Швеция. Король Густав Третий, получая деньги от Англии и Франции, стал спешно вооружаться. Явно враждебно стала вести себя Пруссия. Всё это предвещало войну, но Екатерина воевать не хотела, и ещё менее хотел воевать Потёмкин. Он считал, что для окончания строительства Черноморского флота, возведения крепостей и устройства и экономического укрепления вновь приобретённых областей нужно не менее двух лет.