Екатерина Великая. Сердце императрицы
Шрифт:
И вот в момент, когда она смеялась какой-то глупости, сказанной им, дверь в комнату отворилась и выбежал Лесток, врач и советник императрицы. С мрачным выражением лица он грубо обратился к Софии:
– Чему радуетесь? Собирайте лучше багаж! Уезжайте, возвращайтесь к себе!
От столь непочтительных слов Фике лишилась дара речи, а великий князь потребовал у Лестока объяснений.
– Потом все узнаете! – бросил Лесток с важным видом.
София поняла, что мать совершила очередную глупость. Удивительно, но даже великий князь понял это. Хотя, быть может, догадался по расстроенному лицу Фике.
– Но если ваша мать в чем-то виновата, вы же не отвечаете за это, – сказал он, пытаясь ее утешить.
– Мой долг – следовать за матерью и выполнять ее волю, – ответила девушка.
В глубине души она ждала, что великий князь будет умолять ее остаться. Хотя бы просто попросит. Но ему это и в голову не пришло: она ли, другая ли… «Мне стало ясно, что он расстанется со мной без сожаления, – напишет она
Неужели ее надежды рухнули? Неужели придется вернуться в Цербст с поникшей головой? Терзаемая опасениями, София чувствовала, что в эту минуту там, за закрытой дверью, где императрица разговаривает с матерью, решается ее будущее. Наконец царица вышла: лицо ее пылало гневом, взгляд был злой и мстительный, за ней семенила Иоганна, на ней лица вовсе не было, красные глаза выдавали, что она только что рыдала.
Инстинктивно молодые люди тотчас же спрыгнули с подоконника. Похоже, что их поспешная реакция смягчила гнев императрицы. Улыбнувшись, она нежно поцеловала обоих: от сердца Софии отлегло, и сразу же воскресла надежда. Значит, не все потеряно. Елизавета никогда не стала бы подчеркивать разницу между провинившейся матерью и невиновной дочерью, если бы была убеждена в вине обеих.
И только после стремительного ухода царицы София узнала наконец от зареванной матери причины скандала. Пока Иоганна с друзьями Франции и Пруссии предавалась интригам, имеющим «высокую цель» свержения вице-канцлера Бестужева, тот перехватывал и расшифровывал секретную почту де Ла Шетарди. В своих письмах француз весьма непочтительно отзывался об императрице, подчеркивая ее лень, легкомыслие, ненасытную страсть к нарядам, а в подтверждение цитировал высказывания Иоганны и представлял ее как агента на службе у короля Фридриха Второго. Собрав достаточное количество компрометирующих материалов против своих противников, Бестужев принес их и положил перед царицей. Разъяренная Елизавета, не медля ни секунды, выставила де Ла Шетарди за пределы России. Затем призвала Иоганну и жестко отчитала ее, пригрозив, что если та и дальше будет распускать свой длинный язык, то в двадцать четыре часа последует за опальным послом.
Вот так герцогиня Иоганна Ангальт-Цербстская лишилась доверия при дворе. Страсть к интригам погубила ее. Она тотчас ощутила пустоту вокруг себя. Уже никто не осмеливался посещать ее салон. Однако из страны Иоганну пока не выставили. Из уважения к дочери ей было позволено обитать в своих покоях. Она злилась: победил ее враг Бестужев, который тут же из вице-канцлера стал канцлером. От обиды и печали она набрасывалась на Софию, чья выдержка и уравновешенность все сильнее бесили ее. Мать обвиняла дочь во всех их бедах. Но девушка с похвальным стоицизмом взялась исправить все, что испортила мать. Она восстановила связи, исправила ошибки Иоганны, вновь завоевала симпатии. Предоставленная сама себе при иностранном дворе, в стране, нравов которой она еще не знала, язык которой давался ей с колоссальным трудом, отягощенная тщеславной и злобной матерью, без друзей, без советчиков, опасаясь ловушек, она твердо следовала избранному пути. Она должна была, нет, просто обязана расположить к себе императрицу, раз уж невозможно обольстить Петра, смягчить ужасного Бестужева, раз невозможно его устранить. В противовес лицемерным ухищрениям матери честность дочери стала в глазах императрицы особенно трогательной.
Поняв, что на этот раз все обошлось, София с удвоенной энергией стала изучать русский язык и догматы православной веры. Гроза миновала. Вновь заговорили о крещении и об обручении. София старалась быть нежной с жалким Петром, при всем его косоглазии, бледности и худосочности. Великий же князь относился к женитьбе с таким же безразличием, как если бы речь шла о новом платье. «Ничего хорошего сердце мне не предвещало, – запишет позже Екатерина в своих дневниках. – Двигало мной только честолюбие. В душе моей не было и тени сомнения: я сама добьюсь своего и стану русской императрицей».
Состоялось обручение, Иоганна нашла в себе силы даже найти привлекательной собственную дочь в новом платье. Однако ее расположения хватило ненадолго: она была убеждена, что весьма и весьма недостаточно воздают почестей матери «наследницы» трона. Во время обеда после обручения она потребовала, чтобы ее посадили вместе с великокняжеской четой и рядом с императрицей. Ее место, заявила она, не среди придворных дам. Императрицу, так и не простившую Иоганну, эти претензии раздражали, Екатерина промолчала, но ей было необыкновенно стыдно за новую выходку матери. Двор в замешательстве замер. Наконец для Иоганны накрыли отдельный стол в застекленной ложе на хорах напротив трона.
После празднеств благодеяния императрицы продолжились с удвоенной силой. Подарки сыпались как из рога изобилия: украшения, драгоценные ткани, тридцать тысяч рублей на мелкие расходы будущей великой княгини. Теперь у нее был свой двор, тщательно подобранный императрицей для ее развлечения: камергеры, придворные дамы и фрейлины, все молодые и веселого нрава. Среди них не было никого из бывшего окружения Иоганны. Более того, среди них был сын канцлера Бестужева. Теперь, если герцогине Ангальт-Цербстской хотелось увидеть дочь, она должна была испросить разрешения, дождаться оного, к тому же ждать, когда о ней доложат. Почти всегда, что было еще унизительнее, при этих встречах присутствовал кто-нибудь из камергеров. Согласно этикету Иоганна обязана была с почтением относиться к той, кому еще вчера спокойно могла отвесить пощечину «за дурное поведение». Никогда еще герцогиня не чувствовала себя такой униженной.
Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»
Через несколько времени после приезда императрицы и великаго князя в Петербург у матери случилось большое огорчение, котораго она не могла скрыть. Вот в чем дело. Принц Август, брат матери, написал ей в Киев, чтобы выразить ей свое желание приехать в Россию; мать знала, что эта поездка имела единственную для него цель получить при совершеннолетии великаго князя, которое хотели ускорить, управление Голштинией, иначе говоря, желание отнять опеку у старшаго брата, ставшаго Шведским наследным принцем, чтобы вручить управление Голштинской страной от имени совершеннолетняго великаго князя принцу Августу, младшему брату матери и Шведскаго наследнаго принца. Эта интрига была затеяна враждебной Шведскому наследному принцу голштинской партией, в союзе с датчанами, которые не могли простить этому принцу того, что он одержал в Швеции верх над Датским наследным принцем, котораго далекарлийцы хотели избрать наследником Шведскаго престола. Мать ответила принцу Августу, ея брату, из Козельца, что вместо того, чтобы поддаваться интригам, заставлявшим его действовать против брата, он лучше бы сделал, если бы отправился служить в Голландию, где он находился, и там бы дал себя убить с честью в бою, чем затевать заговор против своего брата и присоединяться к врагам своей сестры в России. Под врагами мать подразумевала графа Бестужева, который поддерживал эту интригу, чтобы вредить Брюммеру и всем остальным друзьям Шведскаго наследнаго принца, опекуна великаго князя по Голштинии. Это письмо было вскрыто и прочтено графом Бестужевым и императрицей, которая вовсе не была довольна матерью и уже очень раздражена против Шведскаго наследнаго принца, который под влиянием жены, сестры Прусскаго короля, дал себя вовлечь французской партии во все ея виды, совершенно противоположные русским. Его упрекали в неблагодарности и обвиняли мать в недостатке нежности к младшему брату за то, что она ему написала о том, чтобы он дал себя убить, выражение, которое считали жестоким и безчеловечным, между тем как мать, в глазах друзей, хвасталась, что употребила выражение твердое и звонкое. Результатом этого всего было то, что, не обращая внимания на намерения матери, или, вернее, чтобы ее уколоть и насолить всей голштино-шведской партии, граф Бестужев получил без ведома матери позволение для принца Августа Голштинскаго приехать в Петербург. Мать, узнав, что он в дороге, очень разсердилась, огорчилась и очень дурно его приняла, но он, подстрекаемый Бестужевым, держал свою линию. Убедили императрицу хорошо его принять, что она и сделала для виду; в впрочем, это не продолжалось и не могло продолжаться долго, потому что принц Август сам по себе не был человеком порядочным. Одна его внешность уже не располагала к нему: он был мал ростом и очень нескладен, недалек и крайне вспыльчив, к тому же руководим своими приближенными, которые сами ничего собой не представляли. Глупость – раз уже пошло на чистоту – ея брата очень сердила мать; словом, она была почти в отчаянии от его приезда. Граф Бестужев, овладев посредством приближенных умом этого принца, убил разом несколько зайцев. Он не мог не знать, что великий князь так же ненавидел Брюммера, как и он; принц Август тоже его не любил, потому что он был предан Шведскому принцу. Под предлогом родства и как голштинец, этот принц так подобрался к великому князю, разговаривая с ним постоянно о Голштинии и беседуя об его будущем совершеннолетии, что тот стал сам просить тетку и графа Бестужева, чтобы постарались ускорить его совершеннолетие. Для этого нужно было согласие императора Римскаго, которым тогда был Карл VII из Баварскаго дома; но тут он умер, и это дело тянулось до избрания Франца I. Так как принц Август был еще довольно плохо принят моею матерью и выражал ей мало почтения, то он тем самым уменьшил и то немногое уважение, которое великий князь еще сохранял к ней; с другой стороны, как принц Август, так и старые камердинеры, любимцы великаго князя, боясь, вероятно, моего будущаго влияния, часто говорили ему о том, как надо обходиться со своею женою; Румберг, старый шведский драгун, говорил ему, что его жена не смеет дыхнуть при нем, ни вмешиваться в его дела и что, если она только захочет открыть рот, он приказывает ей замолчать, что он хозяин в доме и что стыдно мужу позволять жене руководить собою, как дурачком.
Глава 16
Венчется раба Божия…
День, которого Екатерина так долго, с такой надеждой и таким трепетом ждала, начался для нее с раннего визита императрицы. Не было еще и шести часов утра, когда дверь распахнулась и стремительной походкой вошла Елизавета.
Девушка инстинктивно прикрыла руками грудь – императрица застала ее во время утренней ванны – и испуганно отвернулась.
– Не робей, милая, – усмехнулась императрица. – Покажись лучше. Ну-ка, ну-ка, дай-ка я на тебя посмотрю.