Екатерина Великая
Шрифт:
Императрица явно вознамерилась дать урок. И не только мелким военным заговорщикам, среди которых высокие персоны искали легковерных исполнителей. Дашкова вспоминала, какое тягостное впечатление произвела на нее казнь: «Когда Мировича казнили, я радовалась тому, что никогда не видела его, так как это был первый человек, казненный смертью со дня моего рождения, и если бы я знала его лицо, может быть, оно преследовало бы меня во сне под свежим впечатлением казни» [787] .
787
Дашкова Е. Р.Указ. соч. С. 68.
За границей, особенно во Франции, возникли слухи, о которых упоминает княгиня: «Все иностранные кабинеты, особенно в Париже, завидуя возвышению России при просвещенной и деятельной государыне, выискивали любой повод, который дал бы им возможность ее оклеветать» [788] . Интересы России и Франции в тот момент скрестились в Польше, и Екатерина выиграла, продвинув на трон своего кандидата Станислава Понятовского в ущерб «саксонским принцам», детям покойного короля Августа III, за которых выступал Париж. Нет ничего удивительного, что оскорбленные противники дали императрице бой на газетных страницах. Они вовсе не махали кулаками после драки, ибо драка только начиналась. На протяжении двух десятков лет Франция будет противостоять всем «видам» России. А показать своего врага злодеем — значит заручиться поддержкой общественного мнения. Екатерина отыгрывала брошенные шары, склоняя на свою сторону «республику философов», которым на родине не оказалось места. Они вербовали императрице друзей среди читающей публики, и с их помощью наша героиня воевала с Людовиком XV, отказывавшим ей даже в признании императорского титула…
788
Там же. С. 69.
Вольтер всецело стоял на стороне Екатерины. Еще в конце сентября 1762 года он писал: «Я крепко боюсь, чтобы Иоанн не сверг с престола нашей благодетельницы, а ведь этот молодой человек, воспитанный в России монахами, далеко, вероятно, не будет философом» [789] .
Однако в 1764 году, после смерти Ивана Антоновича, нашей героине пришлось несладко. На нее вылился ушат грязи в европейской прессе. Если два года назад, когда погиб Петр III, императрицу понуждали к уходу под давлением русского «общественного мнения», то теперь организовалось международное. Остается удивляться той нарочитой глухоте, с которой чуткая Екатерина игнорировала подобные сигналы. Появился памфлет «Заметки немецкого путешественника о манифесте 17 августа 1764 г.», где объявлялось, что убийство узника — низкое преступление, а официальные сентенции по делу Мировича — ложь. Стражники должны были «до последней капли крови» защищать несчастного, но умертвили «спящего принца Иоанна, что казалось им, конечно, более выгодным для их карьеры». Подобное может быть «оправдываемо только в России» [790] . В Лондоне анонимный автор издал брошюру «Заметки свободного Англичанина на манифест Российской императрицы от 17 августа 1764». Впрочем, не следует полагать, что писал именно британец: в свободной стране легко было напечатать присланное из-за пролива и создать, таким образом, впечатление «общего фронта». Встречный шаг Екатерины показал, что она прекрасно поняла, откуда дует ветер. В Лондоне же, но по-французски, опубликовали «Ответ несвободной русской слишком свободному англичанину», где на десяти страницах излагались события смерти Ивана Антоновича. Выбор международного языка позволял этой книжице быть прочтенной и в Париже, и в Берлине, и в Вене, и в Варшаве — везде, где следили за развитием событий.
789
Брикнер А. Г.Указ. соч. С. 175.
790
Веселая Г. А., Фирсова E. Н.Москва в судьбе княгини Дашковой. М., 2002. С. 100.
В России же особенно резко отзывались о случившемся французские и саксонские дипломаты, утверждая, что дело Мировича «не более как комедия, разыгранная с ведома Екатерины единственно для эпилога — умерщвления ненавистного ей Ивана». Саксонская династия так никогда и не простила императрице потери Польши. Много лет спустя именно саксонский резидент Г. Гельбиг, высланный из Петербурга за сбор сведений, станет одним из наиболее плодовитых политических памфлетистов. Однако и среди европейцев не наблюдалось единства. «Все разговоры, что она была заодно с убийцами, — чистая клевета, — возмущался очарованный Екатериной Казанова. — Душа у нее была властная, но не черная» [791] .
791
Казанова Дж.Указ. соч. С. 548.
Напрасно в 1764 году поверенный в делах при русском дворе Беранже писал в Париж, что заговор Мировича встречен русскими равнодушно и «в Петербурге царит полнейшее спокойствие» [792] . В Версале хотели верить, что волнения не за горами. Подыгрывая настроениям начальства, Беранже добавлял: «Русская государыня сделала бы лучше, если бы это событие (смерть Ивана Антоновича. — О. Е.)было пройдено молчанием».
Но, как мы видели, Екатерина хотела как раз обратного. Более того, ее начинали раздражать чересчур навязчивые советы. Мадам М. Т. Жоффрен, которая взялась высказать недовольство самой императрице, находя манифест о гибели принца Ивана «смешным», наша героиня ответила так, точно ударила по пальцам линейкой: «Вы рассуждаете о манифесте, как слепой о цветах. Он был сочинен вовсе не для иностранных держав, а для того, чтобы уведомить российскую публику о смерти Иоанна… я думала, что всего лучше сказать правду… Верно то, что здесь этот манифест и голова преступника прекратили всякую болтовню… ergo он был хорош» [793] .
792
Черкасов П. П.Двуглавый орел и королевские лилии. С. 281.
793
Брикнер А. Г.Указ. соч. С. 190–191.
Было еще одно важное дело, которое ждало Екатерину в Петербурге. Разобраться с ним оказалось не проще, чем провести секуляризацию или осудить Мировича, не тронув действительно причастных лиц. Перед отъездом в Москву на коронацию до Екатерины дошла жалоба крестьян помещицы Д. Н. Салтыковой. С тех пор тянулось долгое и мучительное следствие.
«Какая вековая низость — шулерничать этой Салтычихой, самой обыкновенной сумасшедшей», — писал И. А. Бунин в «Окаянных днях» [794] . Действительно, потрясенные историей помещицы-изуверки читатели вот уже третье столетие готовы видеть в каждом дворянском гнезде по Салтычихе, а крепостной быт России XVIII века изображать на основе следственных дел и отрывков книги А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Тем не менее Дарью Салтыкову трудно признать «обыкновенной сумасшедшей», ибо власть над людьми предала ее сумасшествию чудовищный размах, превратив в фигуру титанического масштаба.
794
Бунин И. А.Окаянные дни. М., 1990. С. 74.
Известный американский историк-русист Ричард Пайпс обоснованно писал: «Крепостничество было хозяйственным инструментом, а не неким замкнутым мирком, созданным для удовлетворения сексуальных аппетитов. Отдельные проявления жестокости никак не опровергают нашего утверждения. Салтычиха… говорит нам о царской России примерно столько же, сколько Джек-потрошитель о викторианском Лондоне» [795] . Удачный образ. Однако Джек-потрошитель, если присмотреться, кое-что может поведать об Англии времен королевы Виктории, где подавленная сексуальность порой вырывалась наружу в самой уродливой форме. Точно так же и Салтыкова. Рассматривая ее историю, подмечаешь множество черт русской действительности.
795
Пайпс Р.Россия при старом режиме. М., 1993. С. 201.
Прежде всего проясним один историографический казус. Поскольку расследованы преступления Салтыковой были при Екатерине II, то образ мучительницы крепостных прочно соотносится именно с ее царствованием. Происходит аберрация сознания — перенос событий из времени, когда они произошли, во время, когда были раскрыты. Мы далеки от стремления уверить читателя, будто во второй половине XVIII века не было жестоких бар. Однако зверства Салтыковой могли так долго укрываться от внимания властей именно потому, что творились в Москве середины столетия.
Дарья Николаевна Салтыкова родилась в 1730 году и происходила из семьи известного в петровские времена думного дьяка Автонома Ивановича Иванова, руководившего Иноземным, Поместным, Рейтарским и Пушкарским приказами. Еще молодой женщиной она овдовела, оставшись после мужа, ротмистра Конной гвардии Глеба Салтыкова, с двумя детьми Федором и Николаем. Ей принадлежали имение Троицкое в Теплом Стане и каменный дом в Москве на Сретенке. В конце 50-х годов по Первопрестольной начали витать слухи о зверствах, творимых вдовой. Шепотом рассказывали о пытках и убийствах, но никто ничего толком не знал. Доведенные до отчаяния крепостные Салтыковой подали несколько жалоб, но московские чиновники были подкуплены богатой барыней. В качестве взяток они получали от нее не только деньги, но и возы сена, овес, муку, гусей и уток. Даже обнаруженное тело дворовой девушки, которую убийца обварила кипятком, было сокрыто. «Вы мне ничего не сделаете! — в исступлении кричала Салтыкова на схваченных жалобщиков. — Мне они все (полицейские чиновники. — О. Е.)ничего не сделают и меня на вас не променяют!» [796]
796
Судиенкин И. Г.Салтычиха. 1730–1801 // Русская старина. 1874. № 8. С. 498.
У преступницы были основания так говорить. За порядок в Москве отвечали Полицмейстерская канцелярия, Сыскной приказ, секретная Тайная контора. Ни одно из этих учреждений не попыталось возбудить уголовного дела против Салтыковой. Ее крестьяне признавались лжедоносчиками, наказывались кнутом и возвращались помещице… Летом 1762 года два крепостных Салтыковой отправились искать правды в столицу. Там им несказанно повезло: сразу же после переворота 28 июня они сумели подать жалобу лично Екатерине II. С этого, собственно, и началось расследование, вскрывшее чудовищные факты. Согласно челобитной дворового Николая Ильина стало известно, что барыня убила одну за другой трех его жен. Он же показал, что всего помещицей замучено около ста душ. На следствии удалось доказать причастность Салтыковой к тридцати семи убийствам, в остальных случаях недоставало улик. Но и это цифра потрясала. Стандартным обвинением в адрес несчастных была «нечистота в мытье платьев и полов».