Екатерина Великая
Шрифт:
Зимой 1746 года императрица ни с того ни с сего издала указ, который обязывал всех придворных дам брить наголо головы. С плачем и воем они выполнили повеление, горько оплакивая потерю пышных причесок, которыми гордились. Внимание Елизаветы привлекло то, что при дворах западных монархов черные волосы были в моде. Она решила, что и ее двор не должен отставать от Европы, и послала каждой из своих придворных дам по черному парику, которые они обязаны были носить на своих бритых головах. Первой подала пример сама императрица. Это был сезон черных париков. Они были на всех балах и прочих увеселениях знати. Создавая неуместный контраст с пастельными шелками и камчатными тканями, которые тогда преобладали, парики уж совсем не гармонировали с белым цветом кожи, обычным для русских женщин. Даже
Императрица отличалась удивительной непоследовательностью, особенно когда дело касалось таких важных сторон жизни, как пища, одежда и любовь.
Если говорить о еде, то она предавалась самому настоящему обжорству, уплетая за обе щеки ветчину, французские паштеты, булки и пирожки. Она выписала из Франции поваров, и те трудились в поте лица, поставляя к ее столу редкие яства. Из любви к персикам и винограду, которые росли на юге ее страны, Елизавета приказала проложить особую дорогу между Москвой и Астраханью длиною в тысячу двести миль. По этой дороге скакали во всю прыть посыльные с фруктами, упакованными особым образом в плетеные корзины. Но нередко обжорство уступало место воздержанию. Когда по церковному календарю наступал пост, Елизавета строго соблюдала его и приходила в ярость, если кто-нибудь из придворных не желал изнурять себя постной пищей.
Никто не знал, сколько дорогих платьев было в необъятном гардеробе императрицы. Говорят, она имела пятнадцать тысяч платьев, и каждое было завернуто в шелк и хранилось в большом кожаном чемодане. Портные ее величества составили себе немалые состояния. Она всегда была у них в долгу, и зачастую им приходилось годами ждать своих денег. И все же она тратила щедрой рукой так, будто ее казна была подобна волшебной шкатулке. Покупались сотни ярдов атласной тесьмы, пенисто-белые кружева, отрезы ткани с тончайшей вышивкой. К каждому из ее бессчетных платьев была подобрана своя пара туфель на высоком каблуке. Десятки сундуков были набиты шелковыми чулками и перчатками. В нескольких комодах и шкафах хранились драгоценности и украшения для ее причесок. Иногда случался резкий поворот к суровой скромности, и Елизавета появлялась в аскетическом черном одеянии, выражая скорбь и уныние, и подвергала сердитому разносу своих дам за вычурность стиля в одежде, требуя простоты и безыскусности. Смена платьев отражала изменение настроения государыни, то безоблачно веселого, то проникнутого какой-то яркой страстью, а то и меланхолично-религиозного. Никто не мог уловить с достаточной чуткостью оттенков ее поведения.
В том, что касалось мужчин, императрица не знала стеснения. Черноволосого, черноглазого Алексея Разумовского, редкостно красивого и приятного в общении, ей было мало. Первого любовника она завела себе в четырнадцать лет и, став царицей, приглашала многих мужчин разделить с ней ложе. Все они получили неплохое вознаграждение. Когда же ее придворные нарушали обет супружеской верности, отношение Елизаветы трудно было предсказать. Иногда она закрывала на это глаза, но могла и разгневаться. У нее под чувственной внешностью таились пуританские порывы, которые время от времени брали верх и вырывались наружу. Она стремительными, широкими шагами проходила по залам дворца, находила грешников и приказывала брать их под стражу, как и австрийская императрица Мария-Терезия, чья личная жизнь была выше подозрений. Та учредила комиссию по нравственности, призванную стоять на страже высокой морали. Елизавета тоже образовала комиссии для выявления и наказания виновных в адюльтере.
Темперамент государыни озадачивал и вызывал замешательство. Королю Фридриху, который никогда не встречался с ней, но получал подробные сведения о русской царице
Екатерина тоже считала, что у Елизаветы незаурядный ум, скрытый за стремлением к удовольствиям и капризам. «Лень мешала ей заняться культивацией своего ума», — писала Екатерина. Она была убеждена, что лень и тщеславие — это те пороки, которые правили Елизаветой и сделали ее рабой льстецов. Красота государыни, которая в любой другой женщине укрепила бы уверенность в себе, возбудила в ней чувства соперничества и ревности, особенно в ту пору, когда ее привлекательность стала блекнуть. Ее волосы по-прежнему сохраняли свой естественный рыжевато-каштановый цвет, а вот щеки уже нуждались в румянах, ее губы тоже потеряли ярко-красный оттенок, а глаза, которые, по описанию Екатерины, «были как у веселой птички», теперь не поражали острой голубизной.
Всегда в движении, непоседливая, она скакала верхом, охотилась, путешествовала, посещала монастыри, отдавала дань своим сердечным привязанностям, а по вечерам главенствовала на пирах и балах. Она посещала службы в церкви — обычно три раза в день, а во время поста чаще. Но несравненно больше часов тратила она, то и дело меняя платья, прически, подкрашиваясь, совещаясь со своими портными и ювелирами. И пока все это шло своим чередом, государыня неохотно, мимоходом занималась не терпящими отлагательства делами, которые представлял ей на рассмотрение канцлер, выслушивала сообщения своих осведомителей. Эти известия подкрепляли подозрения, и она изливала гнев на тех, кто терял ее расположение.
Самым плохим для нее временем были ночи, особенно зимние, потому что запас ее энергии быстро растрачивался, ее тучное тело требовало отдыха, и Елизавете было трудно отвлечься от не слишком радужного бытия. Страхи и подозрения усиливались. Она вспоминала, что у западных границ России идет война и что на огромной шахматной доске европейской политики Россия и ее союзники пока проигрывали. Несмотря на отвращение к государственным делам, Елизавета не осталась глуха к мольбам Бестужева вникнуть в опасное положение, в котором оказалась Россия. Эти мысли преследовали ее так же, как и забота о преемнике.
Рахитичный, обезображенный следами оспы племянник продолжал огорчать ее. Сделав его своим наследником, она не чувствовала себя в безопасности, поскольку он обладал талантом внушать людям неприязнь к своей персоне. С годами его поведение не изменилось. Брак не помог Петру повзрослеть, наоборот, он все чаще уходил в мир ребяческих фантазий и не проявлял решительно никаких способностей к управлению страной. А что до его жены, немки Екатерины, то Елизавета разочаровалась в ней. Ей полагалось бы забеременеть, а она оставалась стройной и гибкой, как тростиночка, и с каждым днем становилась все привлекательнее. Она не стала той дебелой, послушной матроной, какой должна была быть в представлении Елизаветы. Напротив, она была слишком умной, слишком общительной, слишком хорошо разбиралась в людях и быстро всему училась. Эго вызывало у Елизаветы определенную тревогу.
Императрица постоянно боялась темноты, одиночества, переворота, насильственной смерти во сне. Она взошла на трон благодаря заговору, в ходе которого была свергнута ее предшественница Анна Леопольдовна, регентша при младенце-императоре Иване VI. Это случилось ночью, когда Анна спала, и могло легко повториться снова.
Каждый вечер Елизавета посылала своих фрейлин на поиски комнаты, где она могла бы в безопасности переночевать. Она редко оставалась в одной и той же спальне на вторую ночь, полагая, что это собьет с толку заговорщиков.