Екатерина Великая
Шрифт:
«Если бы я попыталась подытожить его добродетели, то никогда бы не добралась до конца, — сообщила она Гримму. — Он самый умный, глубокий и образованный человек из всех, кого я знаю».
У Иосифа тоже осталось самое благоприятное впечатление от остроумной и здравомыслящей императрицы, о которой он так много был наслышан. «Чтобы оценить ее, нужно прочувствовать ее дух, ее благородство, ее смелость, ее приятный разговор», — написал он в письме матери. Он дал ей положительную оценку, и его одобрение далось ему нелегко. Он увидел не только то, что лежало на поверхности. Она была эгоистичной и кичилась своей внешностью и женской притягательностью. Она не владела приемами дипломатии и не могла скрыть захватившей ее идеи победить Оттоманскую империю. Она снова и снова говорила о «Греческом проекте», всегда молча или вслух подразумевая австрийское участие. Даже показывая Иосифу
Встреча двух монархов принесла Екатерине плоды, на которые та рассчитывала. В 1781 году Россия и Австрия подписали тайный договор, объединивший их против Турции. Отныне в осуществлении своего грандиозного плана Екатерина имела поддержку могучей Австрийской империи. Тем более что Иосиф после смерти матери Марии-Терезии был уже не эрц-герцогом, а императором.
Австрийская инициатива Екатерины вызвала кое-какие изменения при дворе. Панин, всегда выступавший за северную ориентацию России, за союз с Пруссией, весной 1781 года покинул двор, уехав в свое имение, и больше не возвращался. Павел вместе с женой путешествовал по Европе.
Павел с каждым годом все больше тяготил императрицу, и трезвомыслящая Екатерина, не позволявшая себе заблуждаться, когда речь шла о безопасности ее власти, поняла, что настало время защитить себя от сына. Он со своей новой женой Марией выполнили ее задачу: произвели на свет двух здоровых наследников престола. Но Павел, которого король Фридрих после личной встречи в 1776 году охарактеризовал как «высокомерного, надменного и жестокого», действовал вопреки политическим замыслам Екатерины. Его противоборство было вызвано отчасти горькой досадой, отчасти его собственными вполне сформировавшимися (хотя и непризнанными) взглядами на цели Российской империи во внешней политике. Нельзя было не учитывать и того, что он был учеником Панина и разделял многие предрассудки бывшего канцлера Политику матери Павел не поддерживал. Он не одобрял политического сближения с Австрией. Героем Павла стал Фридрих II, как когда-то он был героем для Петра III. Тайная переписка Павла с королем Фридрихом — которая не была тайной для всезнающей Екатерины — всегда вызывала у императрицы подозрения. Она решила, что будет лучше, если ее сын на некоторое время покинет Петербург.
Поначалу грандиозный Греческий проект принес совсем не те плоды, которых ожидала Екатерина. Она благословила Потемкина на захват Крыма, но он долго проявлял нерешительность, пребывая в состоянии апатии. Иосиф, несмотря на увещевания Екатерины («Я думаю, что нет ничего такого, что не могли бы свершить, объединив усилия, два наших сильных государства», — писала она ему), тоже медлил. Крым все же в конце концов оказался в руках русских. В 1784 году марионеточный хан отдал свои земли российской императрице, получив за это годовое содержание в сто тысяч рублей. Потемкин с запозданием ввел на полуостров войска и захватил область, которая была названа Таврической. Сам Потемкин получил пост генерал-губернатора и титул «князь Таврический».
Так Екатерина начала претворять в жизнь свой великий проект. Но двигаться к цели ей пришлось одной. Потемкин подвел ее, утратив отвагу как раз в тот момент, когда она больше всего нуждалась в нем. Император Иосиф был союзником только при благоприятных для него условиях. Екатерина тем временем сделала для себя открытие: в делах международных, как и в делах сердечных, она могла рассчитывать только на себя.
Эта печальная истина дала о себе знать самым жестоким образом в июне 1784 года. Как-то после обеда в летнем дворце Царского Села, Александр Ланской пожаловался, что у него заболело горло, и отправился к себе — лечь в постель. К шести часам он почувствовал себя лучше и смог сопровождать Екатерину на прогулке по парку. Потом в страданиях провел с ней весь вечер, не желая, чтобы Екатерина из-за него отменила намеченный заранее светский раут. Такое поведение было вполне в его духе. Больше всего и ценила императрица его мягкий, покладистый, скромный характер. Откланявшись, он снова пошел домой лечь, отправив посыльного за хирургом, который жил в соседнем дворце.
На другой день врач сообщил Екатерине, что у Ланского перемежающийся пульс. Проконсультировавшись с коллегой, он пришел к выводу, что у молодого человека не просто заболело горло, а болезнь его более серьезная. Екатерина пригласила из Петербурга немецкого лекаря, который на грубом немецком сказал ей, что у Ланского вирулентная лихорадка и что он не выживет.
Не на шутку перепуганная, она звала на помощь докторов, неотлучно дежурила у постели своего Сашеньки. У него был сильный жар, появились отеки, изменился цвет кожи. После кончины Натальи она часто сталкивалась со смертью: умер ее ментор Вольтер, несколько приближенных; недавно ушел из жизни Дидро. А тут еще минувшей зимой она похоронила свою любимую борзую по кличке Том Андерсон, с которой прожила бок о бок шестнадцать лет.
Ланской был человеком крепкого здоровья, но он, похоже, не мог преодолеть недуг, ослаблявший его сердце. Он отказывался есть и пить и даже не хотел принимать лекарства, но его друг, польский врач, уговорил больного выпить немного холодной воды и съесть несколько спелых фиг. Прошло три дня. Ланской был страшно бледен и горел в лихорадке, но врач из Петербурга вселил в душу Екатерины надежду. Отведя ее в сторону, он сказал, что если у Ланского не начнется брел он может поправиться.
У самой Екатерины тоже заболело горло, но она никому не говорила об этом, опасаясь, что ее заставят покинуть пост у постели любимого Сашеньки. Прошел еще день, и Ланской неимоверным усилием воли сумел подняться и самостоятельно дойти до другой спальни. Он признался Екатерине, что прошлой ночью, чувствуя себя совсем плохо, он составил завещание.
Час спустя у него начался бред и Екатерина поняла, что надежды, о которой говорил немецкий доктор, больше нет. Хотя Ланской все еще узнавал ее и называл по имени, он не понимал, где находится и что с ним. Он просил подать ему карету и сердился, что слуги не подводили лошадей к постели. Пытаясь вырвать возлюбленного из цепких когтей смерти, Екатерина велела своему доктору Роджерсону дать Ланскому «порошки Джеймса», но и это лекарство не помогло.
«Я покинула его комнату в одиннадцать вечера, — писала Екатерина Гримму. — Жизнь утратила для меня смысл, и я скрыла, что сама сделалась больна». Ланской умер той же ночью.
«Я погрузилась в безысходнейшую тоску, — сообщала она своему корреспонденту, — нет у меня больше в жизни счастья. Я думала, что не переживу потерю моего лучшего друга». Ланской был ее надеждой, говорила она Гримму. В своих письмах она называла его «молодым человеком, которого воспитывала». Он разделял ее печали и радовался ее радостям. Он был нежен и кроток и всегда с благодарностью относился к ее покровительству. Он охотно и быстро воспринимал то, что она старалась привить ему. «Моя комната, которую я так любила прежде, превратилась в пустую пещеру; я слонялась по ней, как тень». Ей в тягость было видеть человеческие лица, хотя неотложную работу она продолжала выполнять («последовательно и с пониманием», — писала она Гримму). Жизнь утратила для нее краски и смысл.
«Я не могу есть, не могу спать, — жаловалась она швейцарцу. — Чтение утомляет меня, и я не могу найти в себе силы, чтобы писать. Не знаю, что будет со мной дальше, но могу сказать одно, что никогда еще в своей жизни не чувствовала себя такой несчастной с тех пор, как мой лучший и любезный друг покинул меня».
Почти год оплакивала Екатерина Ланского. Она заперлась в крохотной комнатке и предалась чтению древних русских летописей. Она занялась сравнительным изучением слов в разных языках. Слуги доставляли ей книги — финский словарь, многотомный труд по исследованию ранних славянских народов, атласы и грамматики. Долгие месяцы она чувствовала себя слишком подавленной из-за перенесенного горя, чтобы появляться при дворе. Ходили даже слухи, что она скончалась. Четверо внуков были ее единственным утешением. Среди них она особенно выделяла внучку, которая, говорят, удивительно была похожа на свою бабку. «Я питаю к ней слабость», — не скрывала Екатерина. Все же она «как проклятая» продолжала страдать и никак не могла оправиться от невозвратной потери. Сразу после смерти Ланского из Крыма вернулся Потемкин, чтобы утешить Екатерину. Полгода ушло у него на то, чтобы заставить императрицу выйти из своего добровольного заточения и снова жить так, как она жила. Все в ней бунтовало против Потемкина, она сопротивлялась каждому его шагу, но он добился своего, и она испытала к нему глубокое чувство благодарности. Настал день, и Екатерина снова надела привычное платье и появилась на людях. Наедине она все еще оставалась «очень печальным существом, — как написала она Гримму, — способным произносить только односложные слова… Все угнетает меня».