Екатерина Великая

Павленко Николай Иванович

Мысли Суворова о стратегии и тактике изложены в многочисленных его приказах, наставлениях, письмах и высказываниях, зарегистрированных современниками. Главным трудом в его теоретическом наследии является «Наука побеждать», в которой обобщен богатый боевой опыт командования войсками и участия в сражениях. Оригинален язык этого сочинения, в нем мысли отточены в афоризмах, понятных как офицеру, так и солдату: «Стреляй редко, да метко, штыком коли крепко»; «Голод — лучшее лекарство» и т. д.

Особое место в «Науке побеждать» занимает солдат, его воспитание и обучение. Некоторые высказывания Суворова звучат актуально и в наши дни: главным он считал воспитание патриотизма, выносливости, храбрости, решительности.

Суворов,

как известно, отличался оригинальным поведением, нередко шокировавшим двор, о чем он сам писал, обращаясь к сослуживцам: «Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мной смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном, шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся и корчился. Я пел петухом, пробуждая сонливых, угомоняя буйных врагов отечества. Если бы я был цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его; но всегда чуждался бы его пороков».

Не менее примечательны мысли Суворова о своем долге подданного, о нравственности. Он высказывал их своей любимой дочери Наташе, которую ласково называл Суворочкой. В мае 1790 года он ей писал: «Храни неукоснительно верность великой нашей монархине. Я ее солдат, я умираю за свое отечество. Чем выше возводит меня ее милость, тем слаще мне пожертвовать собою для нее. Смелым шагом приближаюсь к могиле, совесть моя не запятнана. Мне шестьдесят лет, тело мое изувечено ранами, но Господь дарует мне жизнь для блага государства».

В другом письме, отправленном в феврале следующего года, отец, зная о распущенности двора, внушал дочери необходимость блюсти нравственную чистоту и девическую скромность: «Помни, что вольность в обхождении рождает пренебрежение; берегись сего, привыкай к естественной вежливости, избегай подруг, острых на язык: где злословие, там, глядишь, и разврат. Будь сурова и немногословна с мужчинами, а когда они станут с тобой заговаривать, отвечай на похвалы их скромным молчанием» [265] .

265

Суворов А. В. Письма. М., 1986. С. 197, 210, 464.

Глава IX

В защиту трона

В последние семь лет царствования Екатерина II предстает перед нами в непривычном для себя облике. И дело не только в том, что изменился ее внешний вид. Конечно, она постарела, вынуждена была прибегать к ухищрениям, чтобы скрыть свою грузность, хотя и продолжала молодиться. Но изменилось ее восприятие действительности: нимб идеала просвещенной монархини потускнел, кумир просветителей превратился в оплот реакции, государыней овладел страх за свою судьбу и судьбу монархии в России.

Подобная метаморфоза явилась результатом целого ряда событий, центральным из которых стала буржуазная революция во Франции. Именно революция вызвала смену либеральной политики Екатерины консервативной; на смену терпимости к взглядам, которые она не разделяла, пришло преследование лиц, проповедовавших идеи, несхожие с ее собственными. Революция во Франции, наконец, оказала огромное влияние на судьбу Речи Посполитой как суверенного государства — она исчезла с географической карты Европы.

Было бы несправедливо связывать распространение прогрессивных идей в России только с событиями во Франции. Должно подчеркнуть, что их восприятию в немалой степени содействовала сама императрица. Подобно тому как французские просветители, отвергавшие революционные формы борьбы за установление новых порядков, критикой прогнившей феодальной системы, обличением невежества монархов, продажности судей готовили умы к революционной борьбе, так и «Наказ» Екатерины Уложенной комиссии и серия сатирических журналов, возникших не без ее активного содействия, готовили общество, правда, в неизмеримо меньшей степени, чем во Франции, к восприятию новых идей, чуждых крепостническому режиму и абсолютной монархии.

Екатерина на первых порах не понимала или делала вид, что не понимает значения событий, происходивших во Франции в первые месяцы революции, и связи революции с просветительским движением.

Первые ее слова, прозвучавшие сразу же по получении известия о взятии Бастилии, приобрели хрестоматийную известность, ярче всего продемонстрировав отсутствие у нее политического чутья: «Какой же Людовик король, он всякий вечер пьян, и им управляет кто хочет». Иными словами, дело не в объективных предпосылках, а в бесхарактерности короля, подверженного к тому же страсти к горячительным напиткам. Екатерине вспомнились события пятнадцатилетней давности в России, когда достаточно было бросить несколько полков регулярной армии, чтобы расправиться с «маркизом Пугачевым». В 1790 году она даже поведала Гримму рецепт того, как взять под контроль события в Париже: «Я полагаю, что если бы повесили некоторых из них (депутатов Национального собрания. — Н. П.), остальные бы образумились» [266] . Императрица игнорировала принципиальное отличие стихийного движения Пугачева, имевшего, по выражению А. С. Пушкина, характер «бунта бессмысленного и беспощадного», от революционных событий во Франции, которыми руководили не безграмотные мужики, а образованные адвокаты и прокуроры.

266

Грот Я. К. Екатерина в переписке с Гриммом. СПб., 1871. С. 557.

Екатерина не понимала и связи революционной идеологии с просветительской. 5 декабря 1793 года она писала тому же Гримму: «Французские философы, которых считают подготовителями революции, ошиблись в одном: в своих проповедях они обращались к людям, предполагая в них доброе сердце и таковую же волю, а вместо того учением их воспользовались прокуроры, адвокаты и разные негодяи, чтоб под покровом этого учения (впрочем, они и его отбросили) совершать самые ужасные преступления, на какие только способны отвратительнейшие в мире злодеи».

Впрочем, наиболее проницательные современники Екатерины, хорошо знавшие сочинения Вольтера, обнаруживали прямое влияние его идей на события в Париже. Один из них, известный переводчик Вольтера и Руссо П. С. Потемкин, писал в 1793 году графу И. И. Шувалову: «Вы, будучи знакомы всем философам нашего века: Вольтеру, Руссо, Рейналю и грубому Дидро, почерпнув не из сочинений их, но в беседах, где образ мыслей живее виден… вразумите меня постигнуть, как могли сии, столь знаменитые разумом люди, возбуждая народы к своевольству, не предвидеть пагубные следствия для народа? Как могли они не предузнать, что человек может быть премудр, но человеки буйны суть». В следующем году П. С. Потемкин высказался еще решительнее: «Олеары, Нероны, Атиллы и все злодеи вкупе не могли произвесть столько зла, сколько произвел один Вольтер». Он называл философа человеком, открывшим «бездну кипящей крови» [267] .

267

Штранге М. М. Русское общество и французская революция 1789–1791. М., 1956. С. 123, 161; РА. Кн. 3. 1878. С. 207.