Екатерина. Цена слова
Шрифт:
Эти двое переглядываются и подходят на несколько шагов ближе. Я замечаю, какие нервные у них движения. Надеюсь, они не под наркотиками!
Парень, что повыше, пару раз открывает и закрывает рот, будто никак не может подобрать слова, при этом его взгляд лихорадочно мечется по шкафам за моей спиной. Его друг, наоборот, пристально смотрит на меня. Наконец, у первого мыслительный процесс оформляется в связные предложения:
— К тебе приходил мужчина. Просил прочитать книгу. Где он? Мы его ищем.
Выслушав этот бред, я не нахожусь с ответом и просто хлопаю глазами на малолетних
— Где он? — подает голос второй пацан. Агрессия в его голосе приводит меня в чувство.
— Во-первых, это антикварный магазин, — отвечаю резким тоном. — Во-вторых, я понятия не имею, о каком мужчине идет речь. И, в-третьих, если уж об этом зашел разговор, я с улицы заказы на перевод не принимаю.
Парочка опять переглядывается, затем каждый из них возвращается к привычным действиям. Пока полученная от меня информация находится у долговязого в обработке, а его низкорослый друг вновь старается просмотреть во мне отверстие, я размышляю над тем, куда провалился Иван. За время его отсутствия плюшки, на добычу которых он отправился, можно было не только принести два раза, но и приготовить, и даже съесть!
— Волосы обычные, как песок. Глаза бледные, — врывается в мои думы голос подростка.
Еще одна порция бреда.
— Худой, — добавляет он последний штрих к потрясающему описанию.
Я честно пытаюсь представить существо мужеского полу, обладающее всеми перечисленными характеристиками. Итак, песок. Значит, волосы должны быть средне-русые или темно-русые, пепельных блондинов оставим за скобками, как несуществующий вид. Слово «обычные» предполагает короткую стрижку или среднюю длину, то есть лысые и излишне лохматые не подходят. Дальше. Бледные глаза — голубые или серые. И худоба на последок. Под влиянием эмоций и момента в целом, мое сознание рисует некий абстрактный образ неудачника, добавляя от себя очки. Может, спросить про них? Вдруг были! Ну, уж нет! Нафиг очки и эту парочку в придачу!
— Извините, — картинно развожу руками и не могу сдержать сарказма, — в последнее время я не пересекалась ни с кем, кто бы подходил под словесный портрет, столь удачно вами нарисованный.
Разговорчивый подросток опять начинает примерять рот к словам, но его останавливает товарищ:
— Она не врет.
Спасибо, милый мальчик! В каком месте ты прячешь дистанционный детектор лжи?
— Она такая же, как ее отец, — возражает долговязый, на этот раз удивительно быстро собравшись с мыслями. Впрочем, феноменальную для него скорость я отмечаю краем сознания, больше меня волнуют задрожавшие колени и похолодевшие пальцы…
Дверь привычно дребезжит. Я вскидываю голову. Дверной проем на этот раз занимает огромная фигура Ивана. Вот он, мой принц и спаситель!
— Что-нибудь еще? — обретшим твердость голосом интересуюсь у этих замечательных ребят, один из которых на слух определяет ложь, а другой утверждает, что они на пару знали моего отца, хотя когда папа был еще жив, их даже в планах у собственных родителей не было.
Подростки перестали играть в гляделки и уставились на меня с видом «ты вообще кто такая, и что мы тут делаем». Потом долговязый оборачивается, видит Ивана и, что-то там себе подумав, тычет локтем в бок товарищу, привлекая внимание. Понукаемый тычком и кивком второй мальчишка тоже обращает свой взор на нашего доблестного охранника.
— В чем дело? — интересуется Ваня,
— Ни в чем, — бурчит мальчик-говорун, в очередной раз поражая меня скоростью формирования мыслей. Друг его и вовсе не реагирует на вопрос вербально, он просто разворачивается и направляет свои стопы к выходу. Его тормозящий товарищ следует за ним с задержкой в несколько секунд.
Ваня отступает в сторону, давая дорогу странным посетителям. Он даже благоразумно придерживает для них дверь. Как только она хлопает в четвертый раз, я на ватных ногах бреду к своему стульчику.
— В чем дело? — круг общения сузился до одной моей персоны, и в голосе Ивана прорезаются требовательные нотки. Это вызывает во мне жуткое раздражение.
— Ты где был, плюшкоед несчастный! — набрасываюсь на мужчину.
— Плюшки я не ел, — невозмутимо отвечает он, — я за ними только ходил. Вот.
Иван, уже успевший добраться до моего стола, кладет на него ароматно пахнущий сверток.
— Можешь мне толком объяснить, что случилось? — Ваня меняет тактику, теперь меня буквально окутывают волны понимания и участия, пропитывающие каждое его слово. — Уходил, все было нормально. Прихожу и застаю тебя чуть ли не в слезах. Тебя!
— Что «меня»! — возмущаюсь я. — По-твоему, меня испугать нельзя!
— А они тебя испугали?
— Да, — признаюсь нехотя.
— И чем же? — удивляется Ваня, поднимая брови.
— Словами, — моя горькая усмешка предлагает ему посмеяться вместе со мной над моей же глупостью, но Иван неожиданное предложение игнорирует. Вместо этого он подходит ближе, встает за моей спиной и кладет руки мне на плечи.
— Катя, солнышко ты наше черненькое, — бормочет Ваня, вызывая у меня улыбку своим сравнением, — разве так можно! Столько придурков вокруг бегает! А что они говорят, вообще страшно представить! Так неужели на каждого нужно обращать внимание? Ты же умненькая девочка!
Я киваю каждой фразе и постепенно расслабляюсь под пальцами, осторожно массирующими плечи.
— Какая-то нервная ты стала, — замечает Ваня, и я уже готова поблагодарить его за поддержку, как он заявляет завлекательным голосом, — может по кофейку.
Мои плечи тут же напрягаются, а спина выравнивается. Эти изменения не остаются без внимания Ивана:
— Это просто предложение! Разве можно обвинять в желании помочь другу?
— Перестань ерничать, — сбрасываю его руки, — и считай, что твоя терапия оказала нужное действие.
— А то! — уже обычным тоном произносит мужчина и предстает передо мной во всей красе своего серьезного вида. Ловелас, вышедший на тропу любви, куда-то испарился. — Но может, правда, по кофейку?
— Нет спасибо, — отказываюсь со вздохом, вспоминая свои вкусовые рецепторы, взбесившиеся от переизбытка ощущений, подаренных одним кофеманом. — На днях я кофе накушалась на полгода вперед.
— Ты все-таки его подцепила! — почти ликующе восклицает Иван.
Намек я понимаю сразу, но все же… Странный человек! Я ему про напиток, а он приходит к таким выводам, словно я эвфемизмами выражаюсь. Хотя с тем «кофе» тоже вышел перебор. В памяти надолго останется то, как я лежала, свернувшись калачиком на диване, предварительно накачавшись обезболивающими, после отрывных вечера, ночи и утра, а также трудовых подвигов на благо чистоты и порядка, последовавших за ними.