Экипаж «черного тюльпана»
Шрифт:
Стоит мне промолчать, сделать вид, что не заметил, и я не успею глазом моргнуть, как меня попросту перестанут считать командиром.
— Влад, — начал я, чтобы долго не размазывать. — Завтра, в пять утра, ты подходишь ко мне. Сам. Если не подходишь и если обнаружится «лепесток» — можешь ложиться спать дальше. Я беру другого штурмана.
Лицо у Влада меняется. Не ожидал? Я разворачиваюсь и ухожу: теперь проблемы, которые могли возникнуть у меня утром, стали его проблемами. Захожу к Никулину.
— Николаич, кто у нас в резерве?
— А что такое?
— Штурман приболел, нужен дублер на пожарный случай.
— Нет вопросов, забирай моего.
— Спасибо, старик.
Влад ловит меня в коридоре:
— Послушай, Леня… Мы взрослые люди. Ты — капитан, я — капитан… и возраст у нас один. Зачем осложнять? Или ты хочешь набрать себе очки? — Фразы даются ему с трудом, язык еле поворачивается.
— Владислав Максимович, — нарочито перехожу я на «вы». — Для вас, видимо, мои слова — пустой звук. Утром ешьте что угодно. Но чтоб запаха не было. Нет запаха — летите. Есть — отдыхаете. Мы же взрослые люди! Кстати, о субординации. Капитанами мы можем быть все, но командир всегда один. И даже в Африке. А Леней я согласен стать для вас, когда мы вернемся домой…
Я подхожу к дневальному, прошу, чтобы поднял меня в четыре утра. Осталось решить вопрос с оружием. Автоматы хранятся в коридоре в деревянных шкафах, обитых металлической лентой и закрытых на висячие замки. Старый прапорщик выдавал оружие перед вылетом и потом принимал его обратно. Борис Иванович к вечеру уже был никакой, и здесь важно было побеспокоиться о ключах заранее.
Будить Бориску — дело бесполезное, а перевернуть сто килограммов, чтобы изъять ключи, — проблема. К тому же Бориска к утру зачастую плавал в собственной луже…
Его громадный живот еле носили больные ревматические ноги. Даже когда бывал трезвый, Борис передвигался, придерживаясь рукой за стенку. Выйти по малой нужде, особенно ночью — было для него непосильной задачей. До «музыкальной шкатулки» ему надо добираться около двадцати минут, поэтому туалет он себе организовал у второго выхода из модуля, завладев ключами от двери. За день пекла солнце выжигало все, но утром у стены в крайних комнатах стоял устоявшийся запах мочевины…
Мы удивлялись способности деда — он поливал стенку через приоткрытую дверь так долго, что казалось, опустошает содержимое своего объемистого живота по капельке.
Когда я вспомнил о нем, Бориска стоял как раз у двери со спущенными трусами, обнажив две половинки прыщеватой задницы.
— Что, дед, опять краник открутил? Гляди, стенку подмоешь, упадет… — бросил ему кто-то, проходя мимо.
Дедом звали сорокапятилетнего мужика, который в свои годы от беспробудного пьянства стал развалиной. От постоянного усилия жить его большие серые глаза наполнялись влагой, будто два озера, готовые каждую минуту излиться; и, когда он опрокидывал стакан, из них обильно струилась чистая, соленая слеза. Тогда дед бормотал: «Мои внучики…»
Все жалели Бориску, ему давно уже предлагали уехать домой по болезни, но он твердил, что отдаст «свой долг» до конца, и все знали, какой это долг — он хотел заработать чеков для двух своих внучат.
Я забрал ключи. Борис доверял не каждому, но мы были с ним соседями, и он часто заходил к нам. Теперь можно ложиться. За стеной продолжали бузить одесситы, они распевали про «жемчужину у моря», а я раздумывал о том, что скорее всего со штурманом у меня будут проблемы. От штурмана зависит многое. Практически он ведет корабль по трассам и выполняет большой объем работы как на земле, при подготовке, так и в воздухе. Конечно, этим спекулировал Влад, пытаясь поставить себя в особое положение в экипаже.
На Дальнем Востоке я летал со штурманом, фамилия у которого была Сирый-Казак. Редкий профессионал мог сравниться с ним в своем деле, я вспоминал его всегда добрым словом. Он вел командира корабля от взлета до посадки. Летчику не надо шевелить извилиной, штурман стоял сзади, давал курсы, поправки, развороты, время пролета радиомаяков, читал схему захода на аэродром, выдавал темп снижения. Словом, в кабине живо пульсировал мозг экипажа, заставляющий всех крутиться. При высоком собственном статусе, это был человек, лишенный амбиций, скромный и веселый. Среди летного начальства Сирый-Казак был нарасхват.
Бывали и такие штурманы, кого надо все время шевелить. Еще одна разновидность питалась иллюзией своей исключительности, то есть тем, что на борту он — самый значительный член экипажа и все его команды должны выполняться быстро и неукоснительно. Этот тип навиганта терроризировал летчиков командами вроде: пять градусов влево, пять — вправо, а кое-кто и давал поправку в два градуса, хотя такая величина не имеет никакого практического значения. Эти дали жизнь поговорке: «Штурман, а ты хрен у комара видел?» В авиации истинным специалистом, профессионалом, становился человек не только знающий, но и умеющий применить знания в деле тонко, расчетливо, выбирая главное, существенное, сообразное ситуации, месту и времени. Про таких старые кадры говорили: «Ухватил бога за ноги».
Одно время я летал с опытнейшим штурманом. Отменный специалист, но переносить его в кабине в течение нескольких часов было пыткой. Дело в том, что он все время пел. Человек жизнерадостный, любил выпить, поесть, имел объемистый животик и стойкое пищеварение. Когда Илизарьевич поест — жизнь бьет в нем ключом, и его темперамент находит выход посредством некой тарабарщины на один и тот же мотив. Он складывает свои толстые губы трубочкой и выводит свое бесконечное: «Там-тарам-тарам-там-там, там-там-там, там-там-там-там…»
В полете спрашиваю у него: «Илизарьевич, во сколько пройдем Бутурлиновку?» Слышу в наушниках: «Бутурлиновку-бум-бум, бутурлинову-бум, бум… через две минуты, командир…» Говорил он скороговоркой, слова сыпались, словно пули из пулемета, часто приходилось переспрашивать.
«Бутурлиновка, командир!» И я снова слышу радостное, приподнятое: «Бутурлиновка бум-бум, бутурлиновка-бум-бум…» Не останавливаясь, он повторяет этот припев десяток раз, потом делает паузу… и снова… Хорошо, что я сижу от него на приличном расстоянии, но мой техник не выдерживает. «Илизарьевич, закрой фонтан!» — рычит он, сорвав наушники со штурмана. Тот непонимающе моргает: «Что, что случилось?» В кабине восстанавливается тишина, но ненадолго. Мы проходим Листопадовку, и по кабине разносится это расчудесное название русской деревни с приставкой — «бум-бум». Техник обращается ко мне: «Командир, разреши выйти, покурить?» — «А куда мне прикажешь деться?» — спрашиваю я.