Экипаж «Меконга» (илл. И. Сакурова)
Шрифт:
— Конечно, так. Но какие были золотые руки и головы! И ведь наша-то техника без них, средневековых умельцев, не могла бы дойти до уровня сегодняшнего дня. Вот почему я отношусь к старой технике с уважением. Ее из потока истории не выкинешь, как и слово из песни… А что касается слесарного ремесла — гарантирую, что и при самом высоком развитии автоматики, через тысячу лет, хороших слесарей будут уважать еще больше, чем теперь!
Рабочий день подходил к концу. В лабораторию вошел Привалов.
— Вы помните, товарищи, — начал он с порога, — помните грязный брусок, который я нашел тогда на толкучке? Вот он в очищенном виде.
— Да он на шипах, — сказал Николай, повертев ящичек в руках. — При царе Горохе сделан.
— Давайте-ка вскроем его. — Привалов подошел к верстаку и вставил ящичек в челюсти тисков.
Юра живо притащил молоток и крейцмессель и стал вырубать зачеканенный зигзагообразный стык.
— Там что-нибудь есть внутри? — спросил Валерик.
— Вы идите, Горбачевский, — сухо сказал Николай. — Обойдемся без вас.
Юный лаборант дернул плечом и пошел к двери.
Когда вся зачеканка была вырублена, Привалов наставил на стык крышки зубило и начал осторожно постукивать по нему молотком. С каждым ударом шипы все больше расходились. Одна сторона ящичка наискось поднималась. Удар, еще удар… Стенка ящичка, подпрыгнув, со стуком упала на пол. Три головы враз склонились над раскрытым ящичком. Там лежала какая-то белая трубка. Юра нетерпеливо запустил пальцы в ящичек, но Привалов отвел его руку. Он осторожно развернул ткань, под которой оказалась свернутая в трубку пачка тонкой, но плотной желтоватой бумаги.
— Обертка чем-то пропитана, — сказал он. — Наверное, воск.
Бумага была исписана мелким, ровным почерком. Буквы почти не сцеплялись между собой.
— Не по-русски! — воскликнул Юра.
Привалов поднял очки на лоб и вгляделся в рукопись.
— Черные чернила… Бумажки не в нашем веке писаны, теперь чернила из чернильного орешка не делают… Судя по начертанию букв, гусиным пером писали… И, между прочим, по-русски, хотя орфография не теперешняя. Сразу не прочтешь, придется постепенно…
— Вот это да! — с восторгом сказал Юра. — Старинная рукопись! Знаете что, Борис Иванович? Надо Валю попросить прочесть. Она ведь филолог, аспирантствует по старорусской письменности.
— Завещание, что ли? — пробормотал Привалов.
И он медленно, с трудом осваиваясь с непривычным начертанием букв, прочел вслух:
— «Лета 1762, януария второго дня начал я сие писание, дабы старшему моему сыну, любезному Александру, заповедать помыслы свои. Здоровьем скорбя, а паче телесной скорби презлыми нравами сего времени уязвлен — опасаюсь, дождусь ли твоего, сын мой, возвращения от чужих краев.
Младость свою я в бедах и трудах и странствиях аки Омиров Улисс провел, в зрелости же службою от дома часто отзываем, мало времени с тобою, Александр, виделся. А как ты в службу пошел, я же по выходе в абшид [6] сиднем в доме сижу, то тебя мало вижу и совсем.
А ныне в ожидании смертного часа избрал я время для заповедания тебе дела моего, о коем много помышлял, но в том не успел, и на тебя уповаю, как ты в наука-х зело силен.
Посему опишу в пунктах, начав издавна, дабы чего не упустить. Первое: в царствование блаженныя и вечнодостойныя памяти великого государя императора Петра Алексеевича был я отправлен по его ордеру с некоею комиссиею [7] в преславный город Париж…»
6
полная отставка, уход на пенсию (нем.)
7
Комиссия — тогда означало: поручение.
Часть вторая
«Флота поручик Федор Матвеев»
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь
Жизни своей и возврате в отчизну…
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Короли и мушкетеры, кареты и автомобили. — Славный мастер Жанто получает срочный заказ. — «Русский царь оказывает мне честь?» — Флота поручик Федор Матвеев. — «Каспийское море, сколько где широко, ставьте на карту»
И тот, кто создал укрепленья Кроншлога,
Чьи руки в мозолях, что крепче камней,
Он делал водителей Русского флота
Из барски ленивых и косных парней.
Было раннее утро. Первые лучи солнца тронули мокрые после ночного дождя черепичные крыши, лужи на немощеных улицах, зажгли бриллиантовым блеском крупные капли воды на листьях боярышника, что рос по обочинам. Первые дымы потянулись из труб и кухонь Сент-Антуана — ремесленного предместья Парижа.
Нахальные парижские воробьи задирали жаворонков, залетавших с соседних полей и мешавших воробьям проводить обычное исследование навоза у ворот заведения придворного каретного мастера Жанто.
Во дворе заведения уже вовсю гудели кузнечные горны. Дробный перестук ручников перемежался звонкими ударами кувалд. В столярке жужжал токарный станок, рубанки с шипением снимали шелковистую стружку. Из малярного сарая слышалась песня полировщиков, которые усердно терли бока карет и дверцы со знаменитейшими гербами Франции. У колодца гремели ведра.
Под навесами стояли кареты старого фасона, присланные для переделки осей по новоизобретенной системе славного мастера Жанто.
Семейство Жанто издавна занималось каретным делом, снабжая экипажами королевский двор и знатнейших вельмож. Жанто помнил, как еще при жизни отца, больше тридцати лет назад, в их заведении делали карету, предназначавшуюся в подарок от короля знаменитому шевалье д'Артаньяну по случаю назначения его маршалом Франции. Правда, д'Артаньян не успел получить ни кареты, ни маршальского жезла, потому что был неожиданно убит в 1683 году, при осаде голландской крепости Маастрихт.