Ёксель-моксель!
Шрифт:
[обрадованно.]:– Ока! Оживашь! Щас из нокавута на ноги выставлю и сызнова из сознанья вышибу. Антенсивней внюхивай, не криви рожу-та. Глубжее втягивай. Тужься сопаткою(!), Иванушка. Тужься-тужься!
В о в а С а л о м а с л о в [Немощно на фоне ме-е-едленно усиливающихся исполняемых соло на балалайке популярных мелодий и спада головного гула (балалаечная инструментальщина продолжится с паузами либо без них до финала первой сцены).]:
– В-во... В-вы-во-о-ова-а!
Б а б а Я г а:
– Чи-чево?
В
– Вы-во-о-ова(!) я, а н-не Ив-ва-анушка.
Б а б а Я г а:
– Ну и пущай будешь Вовою. Кака прынцыпиальна разнитца-та? Тужься. Че-та хило внюхивашь, Вован. Хошь полнотценно оживать - шавели ноздрями...
Полижи снадобье-та - не брезгуй. Язык-та не отвалитца. Вовнутрь-та нектар с моих носочков ото разнообра-а(!)зных хворей: хучь от ангины али ото... гип-пердонии; хучь от заворота кишечников; хучь от ижжоги али часотки...
[По ходу сего монолога изображение Бабы Яги тускнеет и теряет резкость. Когда оно уж совсем размыто, одновременно с ослепительной софитной вспышкой звучит оглушительный гонг, и... В кадре резко возникает образ отвратительного, злобно ощерившегося вурдалака!]
В у р д а л а к [противозно-развязным тоном, хищно гримасничая.]:
– Р-р-р! Уа-а-а-а-а!!! Гы-ы-ы!.. Коло-бо-ок, Колобо-о-ок(!), а й-я-я тебя съ-е-е-ем-м! Заж-жую-ю-ю всухомя-ятку! Я тебь... [Мощный прямой удар Володи Саломаслова в физиономию вурдалака пресекает его монолог на полуслове и стремительно погружает кинокартинку в кромешную темень.]
Г о л о с А н н у ш к и - с у п р у г и С а л о м а с л о в а [вопяще о т дикой боли на фоне балалаечных мотивов.]:
– Йё-ё-ёй-о-о-ой-й!!! Ма-а-амочка-а-а-а-а-а-а!! Ка-ак бо-о-ольно-о-о-о-о!!! За чё-ё-ё(?!!!), ё-ёксель-мо-оксе-ель!..
[Сцена завершается в кромешной темноте звукорежиссерски усиленной вибрацией обрыва балалаечной струны, положившего конец фоновым мелодиям.]
С Ц Е Н А В Т О Р А Я:
[Столичная квартира. Спальня. Интерьерчик так себе - комодно-шифоньерный. Деревенские занавесочки, пара сдвинутых разностилевых кроватей-односпалок, на стене над изголовьями пара огнетушителей, меж ними заставленная кубками и обвешанная спортивными медалями полка, ниже сей композиции на торчащем из стены шурупе наручники... На стене напротив – солидноэкранный жидкокристаллический телевизор.
Съемка от двери .
На дальней кровати, застеленной одеялом в пододеяльнике в пестро-ярко-крупные цветы, сидит (спиной к мужу и полуспиной к камере) облаченная в простецкую ночнушку позапрошлого века, делающая примочку глазу и страдательно р аскачивающаяся туловом Аннушка.
На ближней кровати одеяло в пододеяльнике в крупнющую рубашечную клетку (точно такой же тканью снаружи обита входная квартирная дверь и из нее же чуть ли не поколенные вовины трусы-клеш, из него же шортики и короткорукавные рубашечки сыновей - Вани и Пети). Под одеялом Володя, облаченный по-зимнему: ватные советскошаблонные телогрейка и штаны, серые валенки, рукавицы, распущенная солдатская шапка-ушанка с советскоармейской кокардой.]
В о в а [озабоченно, просыпаясь и переводя тревожный взгляд на супругу.]:
– Это ну.., чего стряслось-то?!.. Сызнова мобильник в суп уронила?
А н н а [обиженно, полуоборотом головы демонстрируя обволакивающий глаз сочный синяк.]:
– Да поше-е(!)л ты.., конь пядальный. Опять со своею Бабою Ягою, ёксель-моксель, боксировал? Опять мене сонной сонно в глаз зафингалил! О-о-ой! [Вскрик от боли, вызванной неловким прикосновением примочки к травме.]
В о в а [крайне взволнованно, садясь в попытке жалеючи приобнять супругу. Одеяло сползает на пол, открывая нелепый спальный наряд главного героя.]:
– Это ну, прости-и(!), Анюта. Прости. Я ж, это ну.., во сне нечаянно!
А н н а [гневно-плаксиво, передергиванием плеч сбрасывая с них облаченные в рукавицы ладони супруга.]:
– Отста-ань, злы-ыдень!.. И кода токо, ёксель-моксель, твои предки в свою Укроповку слиня-яют?! Задолба-а-а(!)л ты, Вовик... [передразнивающе.]:– "Пуща-а(!)й маи бабушка с дедушкою на маем диване, а я пока с табо-ою подрыхну"... Да дрых ба па-людски-та. Мине-та чё, ёксель-моксель, жалко? А то храпит как трахтор да еш-ще и руки распускат... Кто-о бы зна-ал, как смерте-ельна опасно спать с боксе-е-ером!..
В о в а:
– Ню-юш, это ну... Ну, Ню-юш! Прости-и!..
А н н а:
– Прости яму-у да прости. Как чуяла - целый вечер глаз зуделса... Умоляла жа: надень наручники да надень! А ты: "Жму-уть оне мине, Анюта. Ру-уки от их затекають"... Топерича у меня-я(!)., ёксель-моксель.., глаз... затек... Никаковскова, ёксель-моксель, предохраненья... По-молодости-та, кода еш-ще сильно со мною сщиталса, и в спальный мешок, и в смирительну рубашку упаковывать себя на ночь дозволял. А топерича все ему жмет да сковыват, да по нужде ходить мешат... Разлюбил чё ли(?!), ёксель-моксель...
В о в а:
– Чего городишь-то(?), Нюрка. Это ну.., ка-ак(?!!) можно тебя таковскую разлюбить!
А н н а [рыдательно повсхлипывав.]:
– А чё тода, конь пядальный, в постель ко мне как лесоруб одетым да обутым лезешь?! Еш-ще б топо-ор с бензопилою, ёксель-моксель, для полнова комплекту прихватывал...
В о в а [оправдываясь.]:
– Ско-олько раз тебе повторя-ять(?): я ж, это ну, спортсмен. Мне ж надо вес сгонять, чтобы из своей категории в верхнюю не вспучиться.