Эксгумация юности

Ренделл Рут

Он мог уехать домой самое позднее в девять тридцать.

— За углом есть персидский ресторан, — сказала Дафни. — Мы можем сходить туда.

— Почему персидский? Почему не иранский?

— Не знаю. Но когда речь идет о ресторане, то он всегда персидский. Его недавно открыли. У нас есть еще корейский — то есть, по-видимому, южнокорейский. Когда ты будешь сюда приезжать, мы обойдем здесь все злачные заведения.

Возможно ли это? На станции Уорик-авеню, незадолго до прихода поезда, они снова поцеловались, и Алан, глянув через ее плечо, понял, что на них никто не смотрит. Пожилые люди не привлекают такого внимания, как молодежь.

В отличие от братьев Бэчелор, старый мистер Ньюмен с юности был строителем.

Время от времени Джордж и Стэнли занимались то кирпичной кладкой, то окраской помещений и наслаждались своей ролью прорабов, а Гарри Ньюмен был настоящим строителем. Своему внуку Льюису он сказал, что ему всегда хотелось построить собственный дом — дом для себя, но на это никогда не было времени, он был слишком занят: нужно было зарабатывать на жизнь, обеспечивать жену, ставить на ноги детей. Уйдя на пенсию, он стал сетовать на то, что ему нечем заняться. Это типичная жалоба мужчин его возраста.

— Если ты пока не можешь построить себе дом, дед, — сказал ему Льюис, — то мог бы начать с бомбоубежища.

Британский домовладелец мог построить себе бомбоубежище двух видов — Андерсона и Моррисона — названных так по именам придумавших их политиков. В газете Льюис отыскал их описания. Первое состояло из деревянных распорок, рифленого железа и мешков с песком, а второе представляло собой металлическую конструкцию, достаточно прочную, чтобы удерживать наверху еще и жилое помещение. Он показал статью деду, не зная — не веря, что такое возможно, — что Гарри Ньюмен, за исключением лишь слов, напечатанных очень крупным шрифтом в «Дэйли-Миррор», уже не может читать. Старик заявил, что такая куча хлама ему не нужна и что он построит бомбоубежище по собственному проекту. Так он и сделал. Но он сделал его для сына и его семьи в саду за домом Ньюменов на Брук-роуд. Его собственный дом находился на Родинг-роуд и относился к муниципальному фонду: там строить было нельзя.

Вышло очень хорошее бомбоубежище, и вскоре все поняли, что и родному Лоутону, видимо, не избежать бомбежек. Когда каждую ночь выли сирены, причем иногда по нескольку раз, Ньюмены — все пятеро — то и дело спускались вниз с флягами чая, грелками, одеялами и, конечно, сандвичами с яйцом. Но эта работа подорвала Гарри. Здоровье у него пошатнулось. Льюис — уже будучи врачом — считал, что фактически это была транзиторная ишемическая атака, сейчас вполне поддающаяся лечению. В то время она была мало изучена и обычно приводила к инсульту. Именно так и произошло. Льюис помнил беспомощную руку деда, его искривленное лицо, а потом бесконечные разговоры о его скорой смерти. Гарри так и пролежал у них на Брук-роуд последние месяцы до смерти, и теперь эта комната была освобождена для дяди Джеймса, который мог приехать к ним погостить.

Льюис так и не понял, почему дядя Джеймс захотел у них остаться: поначалу казалось, что ему здесь не так уж и нравится. Лоутон был местом довольно скучным, здесь нечем было заняться. В лондонском Ист-Энде, где Джеймс поступил в институт и где у него имелась комната, было совершенно безопасно: многие месяцы этот район не подвергался бомбежкам. Не было никакого смысла жить здесь, в Лоутоне и каждый день ездить в Лондон на метро. Льюису

Джеймс понравился, и он был рад, когда дядя «сменил пластинку» — как любила повторять мать — и решил у них остаться. Причина, по его же собственным словам, заключалась в том, что отец Льюиса вскоре мог быть призван на воинскую службу. Его же, Джеймса, не призовут; он якобы находился на альтернативной службе, в числе резервистов, и мог остаться здесь, чтобы позаботиться о сестре. Большая часть из этого, как Льюис узнал позже, была неправдой; не было никакой альтернативной службы и никакого призыва. Чарли Ньюмен, которому уже было под сорок, мог совершенно не беспокоиться.

Вскоре после этого Джеймс начал выходить из дому по вечерам, иногда возвращаясь глубоко за полночь. Льюису никто ничего не говорил, но он чувствовал, что его родителям это не нравится. Потом Джеймс попросил его показать

водоводы. Льюис уже не помнил, как дядя узнал о них, мальчик, должно быть, когда-то сам проболтался, а теперь жалел об этом. Дядя сказал, что там ему не понравилось, однако Льюис сомневался. Возможно, Джеймс ходил туда без него — скорее всего вечером, в темноте. Ведь он подолгу не являлся домой. Но почему? Если бы другие — Бэчелоры, Дафни Джоунс, Ричард Парр, Алан Норрис, Розмари Уортон, Майкл Уинвуд и Билл Джонсон — если бы они видели, что он ходит туда, то сразу подумали бы на него, Льюиса. Ему бы тогда точно от них досталось! Но никто из них никому не рассказывал о подземельях и уж тем более никого туда не водил.

Джеймс пробыл у них все лето 1944 года, а потом, ближе к концу года уехал, так никогда и не вернувшись. Льюису казалось, что это случилось в ноябре или декабре, но, возможно, он и ошибался. Его мать некоторое время беспокоилась, но нельзя сказать, чтобы она не находила себе места.

— Наверное, уехал куда-нибудь за границу, — говорила она. — Ему всегда хотелось. Ни слова благодарности! И это после того, как он множество раз гостил здесь!

Чарли Ньюмен заявил в полицию о пропаже шурина, но те не захотели начать розыск. Разве можно, сказали ему, считать пропавшим молодого человека в возрасте двадцати пяти лет, абсолютно здорового и в здравом рассудке? Скорее всего он уехал по собственному желанию. Чарли сказал, что Джеймс, наверное, сожительствовал с какой-нибудь девчонкой — как обычно любила выражаться его супруга, чтобы не слишком травмировать детскую психику. Но все равно у дяди была какая-то тайна. Льюис чувствовал, что что-то здесь не так, что он чего-то не понимает. Он дал себе обещание никому об этом не рассказывать до поры до времени. И продержал рот на замке целых тридцать лет, пока как-то раз не рассказал своей Джо.

Тогда он был всего лишь ребенком. Он знал кое-что о рождении детей, потому что Норман Бэчелор рассказывал всем о том, что родился прямо на кухонном столе, о том, как было больно его матери. Но он ничего не знал о том, как Норман очутился внутри у миссис Бэчелор. Многие годы он не задумывался над тем, что видел в бомбоубежище.

— Я читала об этом книгу, — сказала Джо. — Ну, о чем-то подобном. Кажется, «Сводник». И еще есть фильм. Там мальчик становится свидетелем сексуальных сношений одной парочки, только не знает, что это такое.

— Совсем как я.

— А что именно ты видел?

Однажды днем он спустился в бомбоубежище, чтобы забрать оставленную там книгу Должно быть, это было в разгар летних каникул, потому что он точно помнит, что в школу не ходил. А ночью по радио предупреждали о предстоящем воздушном налете. Налет, правда, был недолгим, но они об этом не знали, и поэтому, когда все отправились в убежище, Льюис захватил с собой книгу.

Так вот в бомбоубежище было темно, но через решетку в двери он заметил горящую свечу. Он слегка приоткрыл дверь и увидел двух человек на нижней койке. Женщина лежала на спине, а мужчина — сверху, он двигался вверх и вниз, но ей, судя по всему, не было больно. Этот мужчина был его дядей Джеймсом. Лица женщины он не видел, и ему показалось, что его они тоже не заметили. Он отступил назад. В голове возникло странное ощущение, что он увидел то, чего не должен был видеть. И услышал то, что не должен был слышать, — какие-то вздохи, издаваемые женщиной. Но это явно не были сдавленные крики боли…

Он поднялся по ступенькам наверх. Если бы тогда кто-нибудь спросил его, как он себя чувствует, то он ответил бы, что расстроен. Он не мог плакать, хотя ему очень хотелось. Правда, он не знал почему. Джо захотелось узнать, почему эти люди туда пришли. Ну не смешно ли в середине дня заниматься любовью в бомбоубежище?

— Людям в то время было некуда пойти. Это ведь происходило в сороковые годы.

Джо была моложе его, и она могла уже не застать те времена, когда заниматься любовью полагалось лишь супругам.